Сестра Моника

С этими словами он подошел к стенному шкафу, достал бутылку бургундского и два бокала и налил в бокалы вина, один протянул лейтенанту, а второй оставил себе.

После того, как оба чокнулись и выпили за столь редко встречающиеся и приносящие усладу дружбу с любовью, мой отец пожал лейтенанту руку и вышел вон.

Не успела за ним закрыться дверь, как Бовуа, и так уже распаленного, охватил, словно Мелеагра[61], свирепый огонь. Он стащил с моей матери нижнюю рубашку и назвал ее своей Венерой, уложил Каролину, с силой задрал ей юбку и исподнее, себя назвал Юпитером, а обнаженную Линхен - Гебой, и набросился на нее так же яростно, как некогда Эццелино набросился на Бьянку делла Порта[62]. Впрочем, не успел он и коснуться своим утешителем небесных врат, как тотчас же свалился, будто куль и... уснул.

- Скорей, Каролина, сюда! Снимай с него штаны!

Каролина повиновалась; Бовуа был просто вылитый царь Приам[63] из «Энеиды» Блюмауэра[64]; его перенесли на кровать, раздели, и, пока он лежал перед ними, будто первый человек перед своим Творцом, Каролина по велению моей матери взяла в руку и крепко сжала его утешитель, ставший почти незаметным. Мать достала острые ножницы, натянула крайнюю плоть преступного члена над головкой и одним махом отрезала ее от места, на котором та находилась целых тридцать два года. Опиум действовал сильно - Бовуа даже не проснулся, он лишь вздрагивал во сне: ужасная боль добралась до скованной наркотиком души; женщины изгнали эту боль с помощью целебного бальзама.

Доза опиума, которую приняли Бовуа с полковником, должна была действовать, по меньшей мере, четыре часа; Луиза с Каролиной надеялись, что со временем обрезанный Бовуа перенесет боль потери. Ведь и разорванная девственная плева ноет ровно до тех пор, пока страдалица не убеждается в том, что это необходимо для грядущих удовольствий.

Пока Бовуа спал, а полковник храпел в соседней комнате, Луиза и Каролина залезли в ванную и предались утехам, каким обычно предается женский пол: пальцами Луиза начисто прогнала досаду и горечь, которые ощущала внутри Линхен от того, что полковник слишком быстро вытащил из нее свой неумолимый член.

Я, впрочем, слишком задержалась на истории матери и ее подруг; тут и моя история становится интересной, а разве ж сможет кто из женщин пренебречь своими прелестями, собственными желаниями или красотой ради других? Немного лишь в завершение истории моих родителей: прежде чем Бовуа очнулся, мать, Каролина, я и Гервасий были уже на пути в Тешен65. Наш побег оказался столь поспешен, что у Гервасия даже не было времени меня одеть. Поводом к раздеванию - все слушательницы засмеялись - было вот что: наш урок по физике Гервасий начал с того, что человек может быть вписан в круг и разделен на две равные части.

- Не могли бы, вы, милостивая госпожа, лечь передо мной на стол? - спросил он, продолжая занятие.

Я легла.

- Вытянитесь.

Я вытянулась.

- Теперь раскиньте руки так, чтобы они образовали прямую линию.

Сделано.

- Так-так! А теперь смотрите, - сказал духовник, -я с легкостью смогу доказать, что вы пропорциональны как в ширину, так и в длину. Глядите-ка, - тут он принялся мерить меня пядями, начиная с правой руки, через все тело и до пальцев левой руки. - В вас семь пядей в ширину и столько же должно быть в длину, иначе природа ошиблась в пропорциях и схалтурила. - После чего он измерил меня от головы до ног, и роста во мне, действительно, оказалось семь пядей. - Таким образом, моя госпожа, вы можете видеть, как мудро природа подходит к своим творениям. Для души и духа природа имеет иной эталон, который ни первая, ни второй не могут превосходить, также как не могут они отрицать и своей независимости от тела, в котором поселились. Человеческое тело, - здесь я хотела подняться... - Я попрошу! - скомандовал Гервасий и снова уложил меня на стол, - человеческое тело, как вы знаете, состоит из двух частей: верхней и нижней, благородной и срамной, и эти части равновелики, если отсчитывать их от пупка. Чтобы я мог доказать вам это наилучшим образом, вы должны позволить мне поднять ваши юбки и исподнее до пояса, - и он задрал мое платье как можно выше. - Плотно сожмите бедра.

Я сделала, как он просил; когда я однажды увидела Медицейскую Венеру[66] в ее знаменитой позе, мне пришло на ум тогдашнее мое положение, и я подумала: тебя-то, Венера, ведь не нужно измерять, ведь ты богиня, и осознание собственной значимости возносит тебя над любой плотью; ... Гервасий же измерил меня еще раз: от макушки до пупка я составляла три с половиной пяди, и от пупка до ступней - тоже три с половиной.

Я даже не успела подняться и опустить исподнее, как вошла моя мать в сопровождении Линхен.

- Поторопитесь, вы оба! Давайте... как есть! Прочь!

- Прочь? - спросил Гервасий. - Вы изъясняетесь слишком туманно!.. Прочь - на Сириус или к Дарданеллам, в Америку или к готтентотам?[67]

- Ах, болтун, - с улыбкой отвечала моя мать. - В Тешен!

- Вы желаете там кого-то подстрелить или взять на мушку?

- Нет! Нет! Хочу отдать там в чистку вашу ржавую трубу.