Сестра Ноя

— Арсений, брат мой, спасибо тебе! Теперь мы с Машенькой обязательно выполним свое обещание.

— Попробуйте только не выполнить, — пробурчал я. Потом встрепенулся и спросил: — Скажи, Виктор, это случайно не ты пробил через министра госзаказ нашему заводу?

— А как ты узнал? Я же просил молчать обо мне.

— Да так, логически вычислил. Так что и тебе спасибо от меня и нашего завода.

— Да, ладно, мы с тобой при встрече еще поговорим на эту тему.

А через полчаса позвонила Маша и тоже благодарила меня. Только с каждым словом мне становилось всё хуже и хуже. Я извинился и отпросился спать.

Последним позвонил Юра и сказал:

— Я тебе полчаса дозвониться не могу. Что, нашлась беглянка?

— Нашлась… — прошептал я, чувствуя, как тупая боль в животе с каждым ударом пульса растет и расширяется.

— Что, и тебе становится худо? Я же предупреждал… Держись, брат!

Сквозь холодные мазутные московские стремнины, туберкулезную болотную промозглость Питера, ядовитые туманы европейского эрзац-рая, мускульные судороги американских каменных ущелий, утонченное восточное вероломство, предательство и лихое бегство сестры, силовой прессинг мужа — сквозь эти круги ада, Маша вышла через церковные врата и явилась мне той светлой девочкой, несущей в себе немеркнущий свет, которой она впервые привлекла моё внимание в первый школьный день.

Нечаянное веселье обдало её сверкающей волной, жемчужной пенистой волной из сияющих небесных высот и впервые за долгие месяцы и годы, тягучие дни и ночи она, увидев меня, беззаботно засмеялась, как девчонка, прыгающая вокруг рождественской ёлки с огромным рыжим апельсином в липких, сладких, пухлых ручонках. Маша с порога бросилась мне на шею, обняла и даже пыталась целовать мои руки…

Пришлось объяснить, что я болею, меня тошнит и одолевает слабость и вернулся в кровать, обложенную книгами. Она заглянула в холодильник, отругала мена за скверное питание и сварила протертый суп. Сбегала в магазин, забила холодильник и еще пожарила котлеты с картошкой. Заставила меня поесть. А сама не умолкая говорила, говорила, рассказывала новости… У меня от всего это кружилась голова, волны света сменялись нападками тоски, чем я не мог с ней поделиться. Не хватало еще, чтобы Маша узнала, что и её ожидает в случае, если она станет вымаливать ближних из ада. Не всякий может вынести и спокойно перетерпеть нападки из мира невидимого.

— Слушай, Арсюш, а давай тебя женим!

— На ком?

— Ну, хотя бы на Наденьке Невойса.

— А ты откуда знаешь, что она у меня работает?

— Не забывай, кто у меня муж. Он знает всё обо всех. А что? Девушка он тихая, бесконфликтная, послушная. Да, она же и хозяйка отличная! Ты помнишь, как мы ходили к ней в гости на день рождения? Они там с бабушкой в четыре руки такой стол приготовили! Я та-а-ак объелась, до сих пор вспоминаю. Даже обыкновенный салат оливье был такой вкусный, что не оторваться. Ты же сам тогда еле из-за стола выполз.

— И ты хочешь, чтобы меня эти блюда-салаты со свету белого сжили? Помнишь историю о женщине, которая после убийства любимого мужа вышла замуж за убийцу и так его закормила вкусными блюдами, что он вскоре умер от обжорства. Это она ему так отомстила.

— Ну, что ты, Арсюш, Наденька человек добрый и послушный. Скажешь ей готовить невкусно, будет тебе невкусно. Захочешь гостей побаловать, она тебе наготовит такой пир горой, что все к тебе в дом повалят. Ну так что?

— Насчет чего?

— Насчет Нади?

— Фамилия?

— Невойса!

— Женюсь я на ней. Если ты хочешь.

— Хочу.

— Чего?

— Чтобы ты женился!

— На ком?

— На Наде!

— Фамилия?

— Невойса!

— Да не боюсь я…

— О, да ты совсем раскис. Ладно, поспи, а я тебя завтра навещу. — Она коснулась прохладной ладонью моего лба и бесшумно вышла.

Маша еще только делала первые шаги по моей спальне к выходу, сожаление во мне боролось с облегчением, а меня уже плавно затягивало в водоворот и сквозь размытые тени придонной мути вынесло в прозрачные светлые воды прошлого.

Детство моё, пронизанное весенним солнцем и золотом осени, наполненное звуками птичьих трелей, беззаботного смеха и беззащитного плача; с привкусом карамельной и малиновой сладости; с радостью дружбы и горечью предательств… Детство моё наполняло грудь свежестью надежды и ядом крушения мечты. С первого моего жаркого лета, на пляжном песке, в ласковых волнах голубоватой воды, в потоках солнца, то теплого — то жаркого, то золотистого — то багряного; в многолюдной толпе и ночном одиночестве — помимо воли и разума зарождалось в моей душе тяготение к прекрасному и неприятие лжи. Конечно, это были дары свыше: так я учился открытым сердцем любить Свет и брезгливо отторгать тьму.

До сих пор помню каждый миг пребывания в пионерском лагере, в лесу на берегу реки.