Сестра Ноя

— Кстати, что за бабушка? — почесал я затылок. — Помнится, она приходится ему какой-то дальней родственницей?

— Одевайся, всё объясню по дороге.

Я побрел в спальню переодеться. Не успел облачиться в строгий костюм и повязать галстук, как ожила входная дверь, напомнив о себе коротким, робким звонком. Я выглянул в прихожую. Юра открыл дверь, и на пороге появилась Надя Невойса с чемоданом и дорожной сумкой в руках.

— Мне Маша велела прибыть сюда с вещами. — Она извлекла из кармана куртки бумажку и прочла: — …По вопросу совместного проживания. Можно?

— Нет, ну это уже слишком!.. — возмутился Юра. — Чтобы еще одна женщина… И чтобы к Борису на плаху!..

— А я как Арсений Станиславович, — испуганно пропищала Надя, опустив голову.

— А он не против, — сказал я, радуясь перемене в обстановке. — Проходи в ту комнату, — показал я на дверь маминой спальни, — устраивайся. А мы с Юрой часа на два отойдем. Так что обживайся, Надюш.

— Ты с ума сошел! — прошипел Юра, когда мы вышли из дома. — Зачем тебе эта Надя, пыльным мешком прибитая?

— Э-э-э, спокойствие, только спокойствие, — сказал я, тщательно скрывая собственное волнение. — Во-первых, это Маша так решила, а я ей доверяю. Во-вторых, Надю я знаю с детства, и за указанный период она проявила себя только с положительной стороны. А в-третьих, приятно, знаешь ли, когда о тебе кто-то заботится.

— Смотри, конечно, — протянул задумчиво Юра. — Но я бы сначала присмотрелся к ней. Эти женщины… никогда не знаешь, чего от них ожидать. Они сами себе не хозяйки.

— Ладно, разберусь, — отрезал я. — Ты про бабушку расскажи, что сам знаешь.

— Ну да, конечно, про бабушку, — пробубнил тот, почесывая сократовский лоб. — Значит так. У нашего с тобой отца был собственный персональный отец, то есть наш дедушка. Отец всю жизнь скрывал свое происхождение, потому что дед был царским гвардейцем, а потом репрессированным кулаком. А еще наш отец с самого детства молчал о том, что он приблудный сын. Дедушка его хоть и принял и записал в метрику сыном, но к нему никогда не относился, как к другим своим детям.

— Это всё я знаю. Отец перед смертью покаялся и рассказал. А кто же эта бабушка?

— А она приходится родной сестрой нашему деду. Отец ее тоже сторонился, потому что она знала всю подноготную семьи. Как-то давно — ты был еще маленьким — отец привел меня в гости к Борису. Он тогда выбил для Бориса, его мамы и бабушки отдельную квартиру, а то ведь жили в коммуналке. Помнится, бабушка Матрена посадила меня смотреть фотографии. А я нашел фото усатого великана в гвардейской форме, и спросил бабушку: кто это? Она сказала: это твой дед. Я спросил, а что за форма на нем такая? Она сказала: это форма царского гвардейца. Отец был уже «тёпленьким», но тут налетел как коршун, выхватил у меня альбом и забросил на шкаф, а бабушке строго-настрого запретил что-либо рассказывать о дедушке. Он отвел её в сторону и жутким шепотом сказал, что за такую родословную его могут лишить всего — работы, квартир, партбилета, свободы… И пойдем вместе по России с котомкой ходить и милостыню просить, — сказал напоследок. Больше я у Бориса никогда дома не был и бабушку не видел. Она стала для нас как бы вне закона. Вот такие скелеты в нашем домашнем шкафу, Арсюш.

— А ты представляешь, Юра, каково мне-то было узнать, что девушка, которую я с детства любил, — моя родственница, двоюродная сестра! А бабушка Дуся, которую я видел чуть ли не каждый день, — моя родная бабушка! Ты понимаешь, мы ведь с Машей как по лезвию бритвы ходили, благодаря этим красным конспираторам. Мы ведь были молодыми юношей и девушкой. Знаешь, могло бы и до греха дойти. О, ужас!..

— А что, разве не дошло? — ехидно поинтересовался Юра.

— Да ты что! — Меня аж передернуло. — Нет, слава Богу! Нас Господь как-то оградил от этого. А то бы… Срам и позор на всю жизнь. Я ведь до сих пор Машу люблю, как никого и никогда. …Теперь, конечно, как сестру и только.

— Ага, ты это внуку будущему расскажи, — улыбнулся Юра. — Посмотрел бы ты на вас с Маней со стороны. Ну, вылитые Ромео и Джульетта. Как только Витька вас не репрессирует!

— Ох, и остолоп же ты! — рявкнул я в сердцах. — Прости…

— Ладно, пришли. Давай, соберись. Надо соблюсти уважение и такт.

— Ты это мне или себе говоришь?

— Обоим!