Сестра Ноя

Потом наступила та черная суббота. Народ как всегда потянулся загород, улицы заполнили автомобили. А ночью позвонил мне Юрий и сказал, что Борис попал под машину и от сильного удара бампером мгновенно скончался. Я даже знал, куда пришелся тот смертельный удар — в левую часть головы: именно через это рациональное полушарие мозга к нему приходили соблазны.

Как часто бывало, из колодца памяти на поверхность всплыли успокоительные слова из «Отечника» святителя Игнатия Брянчанинова:

«В пустыне Никополис жил отшельник, а прислуживал ему мирянин весьма благочестивый. В городе жил богач, утопая в грехах. Настало время, умер этот богач. Сошелся весь город вместе с епископом для сопровождения типа, которому предшествовали возжженные свечи. Свидетелем похорон был человек, прислуживавший отшельнику. По обычаю, он принес хлебы в пустыню и увидел, что отшельника съел зверь. Он пал ниц перед Господом, говоря: «Не встану с земли, доколе Бог не покажет мне, что это значит? Один, утопавший в грехах, похоронен с таким великолепием; другой, служивший Тебе и день и ночь, подвергся такой смерти!» И вот явился ему Ангел от Господа и сказал: «Грешник, о котором ты говоришь, имел немного добрых дел, принадлежавших веку сему, он и получил награду за них здесь, но зато там не обрел никакого упокоения. Отшельник же был украшен всеми добродетелями, но как человек имел за собой немного прегрешений и наказание за них понес здесь, чтоб предстать перед Богом чистым». Утешенный этими словами, благочестивый мирянин пошел в свой дом, прославляя Бога за его судьбы, «яко праведны суть». (Еп. Игнатий. Отечник. С. 325. № 156.)

В те часы и дни прощания с Борисом душа моя оставалась в покое — появилось бесспорное свидетельство: брат мой спасен. По молитвам бабушки Матрены, нашего деда Ивана, моим ли — или по его добрым делам, большинство которых он, оказывается, скрывал от людей. А может по всем делам в совокупности — неважно, только появилась в душе уверенность: брат мой помилован, брат мой отошел в место горнее, тихое, светлое, где встретили его распахнутые объятья отцов. А разум…

Мой «лжеименный» разум — путаник, соблазнитель, убийца веры — непрестанно подсовывал мне темы для наблюдений и размышлений. Разбитая голова покойника, иссиня-желтый цвет лица, черный костюм в белом деревянном ящике, обтянутом муаром в кружевных оборках по канту; тошнотворный запах формалина, пьяненькие санитары в «мертвецкой», нетрезвые вымогатели-гробокопатели, аляповатые жестяные венки с черно-золотыми лентами, заунывный вой оркестра, могильная яма с водой на дне и плач незнакомых женщин, невесть откуда набежавших… Мне приходилось постоянно отбиваться от «рациональных» картин мира видимого, отстраняться от суеты вокруг тела и молча вопить в небеса о прощении и упокоении души, бессмертной души моего брата — это успокаивало, примиряло с печальной реальностью.

В рабочей столовой на поминках похоронное сообщество неуклонно накачивалось спиртным, там и тут стали раздаваться анекдоты и песни — меня обнял Юра и затих, уставившись в тарелку с остывающим гуляшем. После продолжительной паузы и традиционного «а ты помнишь, как мы с Борькой…» — меня унесло в прошлое, в те дни и ночи, когда мы с Борисом — как он говаривал — имели «высокое общение».

— Через три месяца ты почувствуешь, — сказал Юра мне на ухо, — как тебе не хватает этого разгильдяя! …Как мы все, оказывается, его любили…

Почти все гости разошлись. Толстые столовские тетки в грязно-белых халатах убирали со столов, глухо ворчали, с раздражением поглядывая на нас. С кухни доносились визгливые пьяные крики и дребезжащий грохот кастрюль. Но весь этот «производственный» шум не проникал внутрь, отскакивая от ушей, как горох от стен. В груди теплилась любовь к покойному брату и чувство будто он рядом, недосягаемо близко, невидимо ощутим.

— Почему через три? — Услышал я как бы со стороны собственный голос. — Я и сейчас это чувствую.

— Ну да, — прошептал он себе под нос, — вы ведь были не разлей вода… Ну да… Это я всё чего-то с ним делил… А у вас… Конечно… Всё так, всё так…

Большая «стирка»

Если топну я ногою,

Позову моих солдат,

В эту комнату толпою

Умывальники влетят.

(«Мойдодыр» К. Чуковский)

Особняк Фрезера больше походил на дворец с парком, прудом, фонтанами. Это здание несколько раз переходило из рук в руки. Обычно тут селились воры в законе. Поживет такой в неге и сладости год, другой — и будьте добры на разборку делить сферы влияния и финансовые потоки. А там нежданный выстрел в сердце, контрольный — в голову, и помещение вновь свободно. Фрезер стал четвертым обладателем «замка смертников», как его называли в народе, и пожалуй, самым дерзким и старым долгожителем.

Макарыч не спеша крутил руль с виду старенькой «волги», обстоятельно докладывал оперативную информацию о Фрезере, а перед выходом из машины сказал:

— Мне Виктором даны самые широкие полномочия. Не знаю как вы, Арсений Станиславович, а я иду его «стирать».