Сестра Ноя

— Молчи, дурочка! — Он посмотрел на Макарыча и крикнул: — Ну что будешь делать, служивый? Стоит успех твоей спецоперации жизни этой глупышки? Дай мне уйти и делайте, что хотите.

— Ага, разбежался, — проскрипел Макарыч. — Тебе отсюда живым не выйти. Обещаю. Сдавайся.

Грянул выстрел, я оглох, в голове зарябило, помутилось. Когда пришел в себя, Надя лежала у моих ног с окровавленной раной в груди, а Фрезер валялся метрах в трех. Выстрелом в голову ему снесло полчерепа, грудь, руки и ноги — прострелены в нескольких местах. Под ним растекалась огромная черно-рыжая лужа. По углам стояли бойцы в пятнистых комбинезонах цвета хаки и в бронированных шлемах, с автоматами в руках.

Наде Макарыч делал перевязку, вколол обезболивающее, наверное промедол или что-то в этом роде. Я поддерживал ее обмякшее тело, липкое от теплой крови и гладил по голове, как маленькую девочку.

Она тихонько плакала и сквозь боль и наступающую сонливость повторяла:

— Арсик, я тебя люблю, я всегда любила только тебя, прости, прости, я всегда любила только тебя…прости…только тебя… любила…

— Я знаю, Надюша, все позади, все будет хорошо…

— Не волнуйтесь, жить будет, — сказал Макарыч, закончив перевязку белоснежным бинтом, наверное, извлеченным из кармана пиджака. — Пуля прошла мимо сердца. Через пару недель будет как новенькая.

— Зачем? — простонал я. — Ну, зачем вы стреляли? Неужели нельзя было обойтись без этого?

— Арсений Станиславович, первым выстрелил Фрезер. А мы уж потом.

Вбежали санитары скорой помощи, положили уснувшую Надю на носилки. Я поехал с ними на машине реанимации.

Через десять дней Надя вернулась к себе домой. Жить со мной она отказалась: «Я предала тебя и не имею права называться твоей женой».

Безволье

Но вновь безволье, и упадок,

И вялость в мыслях, и разброд.

Как часто этот беспорядок

За просветленьем настает!

(И. Гете, «Фауст», пер. Б. Пастернака)

В нашем доме отключили электричество. На улице гремели выстрелы грозы, поблескивали молнии, шелестел дождь. Я зажег толстую свечу с ароматом лимона, опустился в кресло, да так и просидел в одиночестве, тишине и полумраке. Наблюдал за огоньком, он то вспыхивал, озаряя стены желтоватым светом, то опадал, погружая комнату во мрак, — затем внимание переключилось на потолок, шкаф, стол — они будто ожили, зашевелились, словно дети, предлагающие поиграть. По комнатам прокатился затяжной раскат грома, потом блеснула молния, озарив стены, снова гром — и вот от тёмного угла черной пантерой, бесшумно, мягко, грациозно вышел забытый детский страх, выгнул спину, потянулся, на всякий случай взглянул мне в лицо и огромной черной кошкой растянулся у моих ног на ковре. Рассеянный луч внимания последний раз скользнул взглядом по желтоватым сумеречным волнам, раскачивающим стены с потолком, прислушался к затихающему шороху дождя за окном — да и направился внутрь меня, продолжив путешествие по лабиринтам сознания, где-то между едва пульсирующим сердцем и мозгом, замершим в ожидании открытия.

Однако, зажегся электрический свет, я задул свечу и попытался понять, кто же из троих внутренних сейчас со мной? И со стыдом признался — второй, печальный и унылый, усталый и одинокий, ожидающий конца жизни, как избавления…

Иногда ощущения близости смерти пронизывали все пять моих чувств, холодными щупальцами обвивая тело, проникая внутрь до костей ознобом. Я ожидал посещения спасительного безумия, которое уже ни одного, ни двух, но немало близких увело в страну анестезирующих фантомов. Но лишь одна странность проявила себя в те дни.

В старой рубероидной кровле нашего дома во время ливня образовалась течь, и по стенам верхних этажей пролились потоки воды. На моем потолке выступили мокрые пятна. Ко мне зашла испуганная женщина — начальник ЖЭКа — и попросила подняться на крышу и прочистить ливнесток: «Простите, но вы единственный трезвый мужчина, остальные — вхлам!» Я надел плащ, взял веник, совок и поднялся следом за ней на крышу. Дождь кончился, в свежем воздухе висела влажная тишина. Мы прочистили воронку, забитую листьями и газетами, подождали, пока вода стечет в трубу и стали спускаться вниз. Начальница закрыла выход на крышу на висячий замок. Я в качестве благодарности за ударный труд попросил ее ключ, пообещав завтра сделать копию и вернуть. Она нехотя согласилась. Я же дома снял плащ, вернул на место инструменты и вернулся на крышу. Что-то меня туда сильно манило, и я решил разобраться что же это.