Сестра (СИ)

Скоро я оставил попытки определиться с тем, где мы находимся, и просто наслаждался прогулкой с Александрой. Когда мы свернули в очередной проулок, я резко остановился и, повернув к себе Сашу и прижав ее к стенке, попробовал поцеловать, так как мной вдруг овладело сильное желание сделать это. Она легко поддалась мне и позволила не только целовать себя, но и отвечала, правда немного робко и не так страстно, как это делал я. Когда же мои руки сами собой упали на ее бедра и попробовали залезть ей под юбку, она резко остановилась и слегка оттолкнула меня от себя. Я смутился и хотел, было, попросить у нее прощения за вдруг нахлынувшее на меня низкое и пошлое желание, но она не дала мне это сделать, прижав свой палец к моим губам и улыбнувшись. Взяв мою руку, Саша, как ни в чем не бывало, потянула меня дальше — туда, куда мы направлялись с ней.

Мысль о том, что она мертва, появилась сразу же с тем, как я осознал свою вину за то, что решил опошлить наш поцелуй. Но она ничего не могла изменить, кроме того, что я вдруг отчаянно захотел того, чтобы этот сон продолжался вечность, чтобы я не просыпался никогда. И то, чтобы нашим пунктом назначения были ворота в Ад или Рай — мне было одинаково безразлично, куда идти, лишь бы рядом со мной была девушка, которую я любил, и без которой мне не было смысла существовать. Я вдруг понял, что, если проснусь, то плевать на все — брошусь из окна. Мир ничего не значит, если он для тебя не дороже песчинки, которым нет счету, а для меня он именно таким и являлся. Бог, если он и был, то забыл про меня или просто не смотрел в мою сторону никогда. Может, это и моя вина, что я никогда не был в Церкви, разве что в далеком детстве, когда меня крестили, да и то, я этого не помнил и меня никто не спрашивал. Для него самоубийство — это грех, а для меня единственный выход из Ада, которым стала реальность… Ведь как я мог жить, когда чувствовал себя убийцей, виноватым в смерти того, без чего мое существование никому не нужно было, даже мне. Друзьям? У всех в этом мире лишь только одни мысли — о материальном. О том, как прокормиться самому и прокормить семью, не подставить спину врагу для выстрела, выжить в мире, где каждый друг для друга враг. Друзья, любовь, вера в Бога, красота… все это, да и еще много чего было там, далеко, когда нас не было, когда не стреляли в спину, когда не врали даже самим себе, когда… Когда, казалось, человек еще не ступал на землю… ведь едва мы ступили на нее, как все это родилось вместе с нами. Так что, друзья поплакали бы по мне с день, а потом материальность мира вернула бы их обратно, не давая им вспомнить, что кроме материального мира есть и еще что-то.

Саша так резко остановилась, что я, не ожидая этого, прошел еще два шага вперед и только тогда, когда ее рука выскользнула из моей, развернулся к ней. Обернувшись к девушке, я не узнал ее, так как ее улыбающееся лицо вдруг стало таким грустным, что, казалось, еще чуть-чуть, и она расплачется.

— Ты не виноват, не вини себя, — произнесла она медленно, растягивая слова, но таким до боли знакомым голосом, что сердце вдруг остановилось.

— Виноват, Сашенька! — воскликнул я, падая на колени и не скрывая слез, которые брызнули из моих глаз. — Я не имел права бросать вас… Я виноват… Виноват! Виноват!!!

Я проснулся от собственного крика, причем пробуждение было резким, так как Данила, находящийся в соседней комнате, стал меня тормошить. Свет лампочки ударил в глаза, и я зажмурился от боли. По щекам бежали слезы, которые не собирались останавливаться, стараясь вывести с собой из сердца всю ту боль, которая там находилась. Но это было невозможно, так как каждая слеза падала на сердце болью воспоминаний и желанием покончить со всем этим…

— Виктор, — позвал Данила, — ты как?

— Я хочу сдохнуть, — почти умоляя, произнес я.

— Не говори так. Бог ведь все слышит и может подумать…

— Мне плевать, что Он там подумает! — громко перебил я Данилу, отрываясь от подушки и присаживаясь на кровати так, чтобы мои глаза оказались рядом с его глазами. — Как ты можешь говорить о Нем, когда Его нет!? Он умер! Он сказка для детей! Или ты хочешь верить в убийцу?! Он дал умереть Мише! Тому, которого и так с детства наказал так, что не каждый был бы готов жить, как он. Но он — жил! Не плакал и даже не обижался на Него! Он не спас его! Он добрый? А?!

— Не суди Его, — тихо произнес Данила.

Смотря на Данилу, я вдруг почувствовал, как медленно проходят злость и ненависть. У Данилы были огромные мешки под глазами, лицо, уставшее от недосыпаний и, казалось, постаревшее за каких-то дня два лет на десять. Кроме боли на нем ничего не было. И причиной этой боли был я!