Сестренка

Наконец она пришла. Уселась, несмело улыбнулась. Устремила на меня вопросительный взгляд. Хотя нет, не так. Я понимаю: прошло десять лет — а это ведь будто парочка жизней, — а она и по сей день смотрит на меня как тогда.

Я перешла сразу к главному:

— Аня, я позвала тебя, чтобы попросить прощения.

— Неужели? — ей словно стало больно.

— Да. За тот случай с сапогами…

Прошина отреагировала мгновенной злобой, будто все это произошло прямо сегодня.

— А за случай с прокладками?

— И за него тоже, — соглашаюсь я, хотя не сразу понимаю, о чем идет речь.

Но через пару секунд горошинами по темени застучали воспоминания: мы договариваемся с Лизой и Викой («А что, ведь так классно можно подшутить!»), у Лизы как раз месячные, она, пока никто не видит, подкидывает использованную прокладку под стул Прошиной, которую мы с Викой предусмотрительно отвлекаем в коридоре. Звонок уже прозвенел, все на своих местах, но учительницы еще нет, и вот я громко говорю:

— Ой, Прошина! У тебя месячные? Не знаю, порадоваться или посочувствовать… Только зачем нам всем об этом знать?!

Она лепечет что-то в ответ, но ее слова тонут в волнах смеха и скабрезных шуток.

Наверное, она говорила что-то вроде: «Да нет у меня месячных! Эту гадость мне подбросили!» — а я делано возмущалась:

— Подбросили?! Да кому это надо? Просто признайся, что ты — грязнуля!

Вероятно, тогда я торжествовала. А теперь для Прошиной пришло время возмездия.

— Зачем ты это делала? — спрашивает она.

— Много чего я могла бы сказать, — отвечаю я. — Но вряд ли получится объяснить. А даже если бы и начала, ты бы не поняла. Да и не обязана понимать.

— Я еще пару лет после выпуска мечтала как-нибудь тебе отомстить.

— Это понятно. Меня только одно интересует. Почему ты не дала мне отпор? Ведь я этого заслуживала. Ну, подумай: если бы меня проучили после того случая с прокладками, то не было бы и всего остального. Когда начинаешь кого-то травить, а этот кто-то еще и реагирует так, как ты себе и представляла, остановиться очень сложно. Но если бы я почувствовала твою силу, то струсила бы. Я это точно знаю.

Прошина вспыхнула. На ее лунообразном лице затанцевали красные пятна: оказывается, она не сильно изменилась со школы, хотя в соцсетях, как мне показалось, изображала удовлетворенность жизнью. Успешный успех, вот это всё.

— То есть ты считаешь, что я сама виновата в том, что меня унижали? В том, что ты и твои подружки меня избили и чуть не утопили? Типа жертва — та, кто хочет ею быть? Так? Может, я и в том виновата, что моя мама взяла деньги у твоего отца, чтобы от ментовки тебя отмазать?!

Глупо начинать оправдываться, но то, что я говорю в следующий момент, иначе не назовешь:

— Нет, ну что ты… Виновата я, и только я. И наши с тобой родители, конечно. Просто я имею в виду, что если бы ты вела себя по-другому… Короче, понимаешь, я уверена, что насилие прекращается, если у кого-то находятся силы его остановить.

— Ты была самой популярной в классе, хоть и училась у нас первый год, — объяснила Прошина (а будто я не знала!..). — Я не верила, что у меня получится тебе противостоять. И даже сейчас… Умом понимаю, что мне не тринадцать и ничего уже не грозит, но до сих пор, когда слышу за спиной смех подростков, первая мысль, что это ржут надо мной.

— В общем, к делу, — продолжила я. — Я виновата перед тобой. Может быть, твоя жизнь сложилась бы как-то по-другому, если б не я. Вряд ли я имею представление, как могу действительно загладить свою вину. Но, может быть, ты не откажешься поехать вместо меня в Турцию? Я работаю в фитнес-центре, и, видимо, очень хорошо работаю, потому что начальство решило наградить меня поездкой на Средиземное море. Ну, знаешь, все как обычно: еда, напитки, развлечения… Я ехать не хочу. Я уже закинула удочку директору: он не против, чтобы вместо меня ехал другой человек. Ну как?

Прошина смотрела на меня с недоверием.

— Даже не знаю. Что-то сильно шикарный подарок — сколько это стоит? Тысяч пятьдесят?

— Да соглашайся ты! — смеюсь я. — Я пересматриваю свою жизнь. Хочу исправить ошибки там, где это возможно.

— Может, я туда приеду, а меня в рабство отправят? — ехидно парирует Прошина.

— Я, конечно, была самой популярной девочкой в классе, но я не настолько крута для таких преступлений, — качаю я головой.

Она обещает подумать, и мы расстаемся.

* * *

Аня Прошина, Прошина Аня, моя одноклассница и соседка, толстая и вечно красная. Для нее главный триггер — подростковый смех. А у меня все еще более странно. Я до дыр занашиваю лифчики и трусы. Очень редко покупаю новые.

Он изнасиловал меня в августе и вскоре уехал на учебу. Приехал погостить уже зимой. На Новый год он сделал мне подарок. Протянул нарядный пакет. Внутри него струился черный шелк, перемешанный с кружевом. Лифчик и трусики — полупрозрачные, на грани бесстыдства. Это значит, что опять… что он может опять.