Сестрички

— И очень плохой официант, — сказала Мэрион. — Он ненавидел еду и ненавидел богатых. Говорят, Леон во всех отношениях превзошел его. А кулон, который я отвозила, вещь пошлая, если не сказать хуже, хоть и золотая. Голая девка сидит на коленях у жирного мужика, и что уж он там с ней делает, одному Богу известно. Я не приглядывалась. К прозрачному футляру мы всегда прилагаем увеличительное стекло, но я им не воспользовалась. Нашим клиентам, похоже, нравится получать художественно выполненные оскорбления. Это же не просто кулон, это портрет, шарж — называй как хочешь. Сам мистер Фокс не желает доставлять заказы. Вот и приходится мне. Ты же знаешь, какое для него значение имеет внешность человека. Удивительно еще, как он меня терпит. Правда, по-настоящему он не выносит только жирных людей. А я скорее плотная, чем жирная.

— У мистера Фокса, должно быть, золотые руки, — только и нашлась что сказать Джемма, и в этот момент Мэрион на глаза попался нож с резной рукояткой, вонзенный в желто-зеленую поверхность стола. Он тихо покачивался. Отчего же? От взмахов десятков птичьих крыльев? Но нет, птицы сегодня на редкость спокойны: сидят на голых ветках искусственных деревьев и вот уж который час ни звука, только моргают бусинами глаз и ворочают головками. Даже клетка сегодня не заперта, и они могли бы запросто вылететь, но нет… Они будут молчать, пока не вспугнет их внезапный шум — в помещении ли, на улице ли, — и тогда они взметнутся разом, взорвут тишину несносным гомоном, презрев свое рабство, начнут биться в двери, в потолок, в окна, а снаружи на их вопли будут ломиться свободные братья… и посыпятся перья, и потечет кровь.

Нож, воткнутый в хрупкую гладь стола, покачнулся и со звонким стуком упал, стоило Джемме посмотреть в его сторону. Каменное лицо Мэрион потеряло цвет, и на его землистом безжизненном фоне промелькнула целая кавалькада эмоций: страх, печаль, злоба, отчаяние — все то, что ежечасно присутствует на нем, но скрыто от случайного взгляда.

— Что ты собираешься делать с этим ножом? — мертвым голосом спросила Мэрион.

— Ничего, — пожала плечами Джемма, точь-в-точь как Элис, пойманная на шалости.

Девушка прошла через комнату, взяла нож и на ощупь проверила остроту лезвия.

— Положи, — сказала Мэрион.

— Мистер Ферст заявил, что перережет этим ножиком мне горло, если я не пойду с ним обедать, — с наигранной беспечностью сообщила Джемма.

Мэрион не улыбнулась, не успокоилась.

— Тогда тебе, пожалуй, лучше пойти, — с расстановкой произнесла она.

— Глупости! — передернула плечами удивленная Джемма. — Он всего лишь гнусный старикашка.

Как будто старикашка не нуждается в сострадании и понимании, как будто не имеет права удовлетворять свои желания, как будто его вообще можно вычеркнуть из жизни.

— Он не старше Фокса.

— Не верю. У мистера Фокса пышнее волосы.

— Искусственные.

— То есть как?

— Пластическая хирургия чего только не достигла: берут лобковые волосы и вживляют в кожу головы. Потому у него такая жесткая и кудрявая шевелюра. Если не искусственная, то не своя точно. Джемма, я не думаю, что тебе стоит работать здесь дальше.

— Почему?

Эта работа, комната в доме Мэрион, любовь к Леону Фоксу — это все, что было у Джеммы в жизни. Это был фундамент, на котором она собиралась строить свое будущее. А теперь она слышит — нет. Почему же?

— Здесь небезопасно, — опустив голову, выговорила Мэрион. И снова этот угрюмый, недобрый взгляд, в котором сейчас сквозит безумие. Ну, конечно, вот в чем дело. Мэрион больная. Помешанная. И ее родители знают об этом. Поэтому у них и были такие странные разговоры дома, поэтому Мэрион до сих пор живет с ними, поэтому до сих пор не имеет личной жизни. Она сумасшедшая.

О. Господи, подумала Джемма, надо же так влипнуть. А вдруг Мэрион сейчас воткнет этот нож ей в сердце? Джемма знала, такое частенько случается с помешанными.

Миссис Дав была такой. Сумасшедшая миссис Дав, супруга мясника, зарезала двоих своих детей, а потом и себя, с тем, чтобы спастись (как она прошептала, умирая) от Круглоголовых. Миссис Дав жила в деревянном доме на холме, куда так и не проложили дорогу. Мясник приходил вечерами домой по локоть в засохшей крови. Это он так шутил. Голова у него была лысая и круглая, глазки маленькие, заплывшие от безмерного количества потребляемого им пива. Миссис Дав приходилось по шесть с лишним километров топать в деревню на своих варикозных ногах. Немногие навещали ее. В доме стоял спертый воздух. Дети — две девочки — были светленькие, длинноволосые. Мать каждый день старательно причесывала их, щипцами закручивая старофранцузские локоны. Бедные маленькие мертвые дети, навеки избавленные от злобных Круглоголовых. Бедная, бедная спятившая жена мясника.