Сестрины колокола

Чтобы разрядить обстановку, Швейгорд пригласил на кофе старшину возчиков, Монса Флюэна. Через Швейгорда как переводчика он сообщил о том, как предполагается организовать доставку. Вернее сказать, никаких особых планов они не строили, а собирались перевезти каркас, как обычно перевозят бревна, только осторожнее, а хрупкие предметы транспортировать на небольших санях. Флюэн проявил себя наилучшим образом, хотя и не привык пить из маленьких чашек, к тому же потея в своей теплой одежде. Он заверил, что возчики проследят, чтобы материалы не соприкасались и серый налет древности, как он выразился, имея в виду многовековую патину, не стерся.

Флюэн распрощался и ушел, и тут, словно по мановению волшебной палочки, в дверях возник Шёнауэр.

Он исхудал и жутко кашлял. Когда профессор Ульбрихт забросал его вопросами, тот выглядел совершенно ошарашенным.

И тогда до Кая Швейгорда дошло: они не предупредили Шёнауэра. Он всего лишь пешка в их шахматной партии.

* * *

Кай Швейгорд долго смотрел на огонь в очаге; потом допил кофе и выплеснул гущу в очаг.

Он замечал за собой непривычную твердость, и она ему не нравилась. Ему приходилось проявлять ее, чтобы делалось дело. Рядом с Астрид он бы смягчился, стал иным.

Откинувшись на спинку кресла, пастор дал волю фантазии, представив, как просыпается рядом с ней теплым летним утром, которое переходит в знойный летний день, в другом месте, не в этой пасторской усадьбе, а в городе, где есть кондитерская, где почту приносят два раза в неделю, далеко-далеко от старшей горничной Брессум. Там можно будет все время любоваться стройными голыми ножками молодой супруги рядом с ножками покрашенного в белый цвет стула в парадной гостиной; на угловом столике ее рукоделие, отложенное в сторону, потому что им нужно поговорить о важных вещах – о ее рассудительности, о ее способности направлять корабль так, чтобы он не напоролся на шхеры.

Скорей бы новый год, подумал Кай. Все разъедутся, а колокола и Астрид Хекне останутся. Ничего он так не желал, как чтобы его гости убрались отсюда, чтобы вся эта канитель закончилась, чтобы Шёнауэр наплел им наконец ложь про колокола и все это старье увезли подальше, а он бы мог повесить в звоннице Сестрины колокола, готовые звоном возвестить о Рождестве.

Пастор зажег парафиновую лампу, чтобы ни на что не наткнуться в коридоре, в конце которого, на кухне, шуровала уставшая и раздраженная горничная Брессум.

– Вечером нужно сервировать прощальный ужин, – сказал Кай Швейгорд. – Не приготовите ли вы какое-нибудь традиционное немецкое блюдо?

– Мы тута не ведаем никаких традиционных немецких блюд.

– Ребрышки свиные сгодятся вполне. А к обеду начините сосисок. Они это любят.

Горничная Брессум разохалась, мол, нет у них стольких слуг, чтобы обеспечить подобное хлебосольство.

– Ну, пригласите кого-нибудь себе в помощь, – предложил он. – Астрид из Хекне, например. Она же работала тут, когда я только приехал.

Горничная покачала головой и вернулась к стряпне, пробормотав что-то, чего он за громыханием кастрюль не расслышал.

Кай Швейгорд вышел во двор. Брессум вела себя так, будто думала, что для него лучше не знать правдивого ответа. Что она сказала-то? Вроде бы намекнула, что Астрид скоро не сможет выполнять тяжелую работу?

Он пошел в комнату, которую отвели Шёнауэру. Следовало бы переговорить. Обсудить, как действовать дальше. Сегодня хорошо бы вместе посмотреть, как обстоят дела в сарае, а там пора и транспорт снаряжать.

Постучав, он дал Шёнауэру время проснуться; постучал снова. Осторожно приоткрыл дверь.

– Герр Шёнауэр, вы спите? – спросил он по-немецки.

Швейгорд вошел, подняв лампу повыше.

В спальне никого не было, но воздух был спертый: Швейгорд учуял запахи Шёнауэра – в углу стоял ночной горшок. Швейгорд пнул его мыском башмака. На дне заколыхалась темная моча. Но пальто на вешалке не висело, кожаных сапог тоже не было видно.

Уже встал и ушел из дома? Сейчас, в декабрьской темени, простуженный, уставший с дороги? Вчера он выглядел совершенно растерянным – все искал, за что бы зацепиться взглядом.

В неверном свете лампы Кай увидел два открытых чемодана, один с одеждой, а из другого выглядывали бумаги, альбомы для набросков и краски с кистями.

Швейгорд нагнулся и взял в руку кисть. Длинная, разлохматившаяся. Хорошо послужившая, но тщательно отмытая. Мятые, забрызганные тюбики с краской. Сточенные почти до конца карандаши.

Было там несколько видов Бутангена, действительно красивых, на одном хутор Норд-дёлом, на другом, похоже, Спангрюд. Летняя природа, пышная растительность, жизнь в расцвете. Швейгорд понял наконец, насколько умелый художник этот герр Шёнауэр. Чрезвычайно добросовестный. Рисунки были не просто хорошими, а изумительными, и Кай Швейгорд забылся, рассматривая их. Разложил листки на полу, поставив рядом лампу, и принялся разглядывать эскизы незнакомой церкви, высокой и необыкновенно красивой. На этих эскизах, в отличие от остальных, не значилось, где они выполнены.