Сестрины колокола

Подойдя к сараю, они пропустили Герхарда вперед, и он отпер дверь. Теперь, на холоде, запах смолы и старого дерева едва чувствовался. Вялый выдох дракона, последнее дуновение здешней жизни, с которой он прощался. Позади Шёнауэр слышал нетерпеливое бормотание. Скинув сапоги, господа проследовали за ним по узкому проходу между сложенными материалами.

Запах лета, подумал Герхард. И этот запах, и аромат Астрид Хекне. Забыв о том, что не один, забыв на мгновение свое потрясение от встречи с Астрид в утренние часы, он на несколько секунд полностью погрузился в созерцание. Казалось, вся церковь отразилась в осколках разбитого зеркала. В лучах света, проникавших сквозь щелястые стены сарая, виднелись резные украшения вперемешку с полусгнившими деревяшками, а потом он постепенно различил резную колонну позади церковной скамьи и сонм нумерованных картонок – с изобретенной им самим хитроумной системой кодов.

Кастлер с Ульбрихтом, восторженно тыча пальцами по сторонам, громко обсуждали увиденное, но Шёнауэр не воспринимал смысла их речей. Он увидел, что там и сям на деревянном полу лежат кучки снега – снега, принесенного на чьих-то подошвах. Кто-то побывал здесь утром. Дверь за его спиной была распахнута настежь, так что солнечный свет освещал весь проход до самой задней стены, к которой был прислонен запрестольный образ. В полутьме поблескивали сваленные в кучу позолоченные резные гирлянды. Кастлер протиснулся мимо Герхарда, двигаясь дальше; за ним последовал Ульбрихт.

Остановившись, они молча оглядывались по сторонам; им казалось, будто они попали в бункер какого-то банка. Ульбрихт приподнял парусину, чтобы получше рассмотреть резную колонну; Кастлер так и замер у кафедры, кивая головой; потом они склонились ближе друг к другу и перекинулись несколькими фразами. Кастлер показал рукой в дальний угол сарая, освещенный неясным светом, проникавшим сквозь щели между досками.

– Ага, – кивнул профессор Ульбрихт. – Знаменитые церковные Сестрины колокола.

Он указал жестом на два небольших колокола, стоявших ближе к ним.

У шедшего следом Герхарда сердце забилось в груди, когда он увидел, что кто-то отодвинул доски, скрывавшие Сестрины колокола от посторонних взглядов. Потеснив других, он подошел к паре меньших колоколов, обернулся к Ульбрихту с Кастлером, но не успел вымолвить и слова, как Швейгорд, шагнув вперед, сказал:

– Нет-нет, вы ошибаетесь, герр Шёнауэр!

Взяв в руки нож, он разрезал узел, которым Астрид закрепила веревку на парусине.

– Вот Сестрины колокола, – сказал Кай Швейгорд. – Гости Бутангена должны получить то, что причитается им по праву.

Он подергал за парусину, и она соскользнула с серебряной бронзы, обнажив надпись, идущую по выпуклой кромке. Ближе всего к ним, в месте, откуда буквы на раздетом колоколе убегали в сумрак, едва различимо читалось последнее слово: «Астрид».

Бескровные месяцы

Герхард обещал ей Дрезден. Кай обещал ей прогулку. Но Астрид Хекне знала: нет, не выйдет; ничего этого не будет. И как только она осознала это, в ней взыграло непоколебимое упорство. Она сторонилась других, уходила на скотный двор; перестала задавать вопросы, потому что ответы все равно никакой роли не сыграли бы.

Живот рос и рос. Раньше, чем это стало заметно, она призналась родным. Отец расстроился, мать разгневалась. Эморт расплакался вместе с Астрид, Освальд покачал головой, младшие ничего не поняли.

– Да уж, удружила ты нам, – сказала мать, и этим все было сказано. Нагулять ребенка дело не похвальное, но для обычных людей это было в общем-то меньшей бедой, чем заворот кишок у рабочей лошади.

Однако для девушки из рода Хекне, да еще и старшей среди детей, дело обстояло иначе.

Ведь хотя крытые шифером крыши покосились, а потолок в коровнике прогнулся, славный род Хекне по-прежнему уважали, главе семьи не смели перечить. Арендаторы знали, что их не выкинут из дома, а кузнец – что ему за работу заплатят.

В этом замысловатом узоре черным пятном оказалась она. Она, бегавшая в лес с чужаком. Может, и удастся выдать ее замуж, но уж вряд ли удачно, к тому же чтобы начать новую жизнь с новым мужчиной, придется ей оставить ребенка на попечении родителей.

На следующий день после встречи с Фрамстадской Бабкой Астрид по опавшим листьям побрела вдоль берега ручья к плоскому камню, на котором они с Герхардом нежились в счастливые дни. За день он под лучами солнца по-прежнему нагревался; Астрид села на камень и помолилась. Потом опустилась на колени возле Дохлого омута. Неподвижная черная вода казалась бездонной. Астрид легонько ткнула пальцем в свое отражение, прямо в глаз; невозможно было разобрать, то ли палец показывал вниз, то ли ее уже поглотила вода и она показывала вверх на саму себя, и она подумала: «Вот такой они меня увидят, когда найдут».

Сжав пальцы в кулак, она ударила себя по лицу; пронзив водную гладь, кулак разбил ее отражение, только брызги полетели. Еще долго в воде колыхалось ее искаженное лицо. Астрид встала и ушла, не дожидаясь, пока оно сложится в привычные черты.