Сестрины колокола

Он застыл на месте, упершись взглядом в здоровенную двойную дверь, выкрашенную в черный цвет. Она была подвешена к топорно отесанным просмоленным доскам дверного проема на грубо выкованных длинных петлях. Ни малейшего намека на резьбу, которую в свое время зарисовал Даль. Фантастических животных извели, от них не осталось и следа.

Шёнауэр попробовал повернуть дверную ручку.

Да что же это такое? Пастор запер церковную дверь.

Слово с подковыркой

Подходя к калитке, ведущей на Пасторку, Астрид Хекне еще досасывала леденец. Камфора. Занятно, будто парусник на фоне солнца. Ей доводилось пробовать камфорные леденцы, когда их завозили в лавку; но по причинам, в которых сама пока не разобралась, она подождала, пока леденец совсем не растает, а уж потом ступила в усадьбу.

Дразнящий вкус вызвал к жизни воспоминания. Сколько ей было, лет десять? А то и двенадцать, но не больше. После ужина отец с таинственным видом извлек на свет кулек из серой бумаги, прошел вокруг стола и положил по одному леденцу перед матерью, каждым из детей и велел им пока не трогать гостинец. В кульке больше ничего не было, себе отец леденца не оставил. Сначала Астрид подумала, что это сахарные карамельки, но леденцы отливали золотом на видавшей виды деревянной столешнице. Отец днем вернулся с ежегодной ярмарки; свой леденец он, должно быть, съел там и спросил у продавца, как их делают. Потому что, когда разрешил им попробовать леденец, он рассказал, что камфорное масло добывают из дерева, растущего во французском Индокитае. Древесину размалывают и варят на пару, а пар как-то собирают в сосуды, где он застывает каплями. Тем вечером она один-единственный раз заметила у отца мечтательный взгляд – когда он произнес «французский Индокитай», один-единственный раз он забыл свою досаду из-за Нижнего ущелья и старого выгула Хекне.

– Хочу туда! – воскликнула Астрид. – Буду делать леденцы. Там, в Индо…

Но она слишком оживилась, рассказывая, как этого хочет; так оживилась, что нечаянно проглотила леденец, только начатый и потому с еще острыми краешками, и почувствовала, как он царапает ее, проваливаясь в живот, где вкус и не почувствуешь, где одни только серые кишки, поглощающие еду. Все смеялись над ней, досасывая свои все еще большие леденцы, и мать тоже. Она надежно спрятала свой под языком и сказала, причмокивая:

– Думаю, это тебя научит довольствоваться тем, что имеешь.

* * *

Леденец во рту у Астрид таял. Округлый и гладкий, как галька в ручье, он постепенно уменьшился до размеров зернышка, потом вовсе исчез, вкус же еще ощущался. Астрид протянула было руку к калитке, но передумала и быстрым шагом двинулась к Хекне. Скоро она нагнала других, кому не хватило места в повозке, проскочила мимо них и побежала вверх, к хутору. Там она шмыгнула на сеновал и достала мешок с газетой и дорожным пледом. Сквозь щели в бревенчатых стенах она видела, что отец и мать пошли в дом, а работники остались распрягать лошадей. Астрид проголодалась, у нее заболела голова, но требовалось сделать это сейчас.

Она не могла разобраться в своем отношении к Каю Швейгорду. На похоронах он был не таким, как обычно, – понукал всех принять новые обычаи, говорил будто от лица Бога. Раньше он казался таким честным и прямодушным. Теперь что-то в нем вызывало отторжение.

Пастор, уже заключивший помолвку с одной девушкой, одалживает дорожное покрывало, принадлежавшее его матери, другой. Собирается строить новую церковь, но сколько Астрид ни осматривалась вокруг, не могла взять в голову, где эту церковь можно возвести. Теперь старую церковь рисует незнакомый художник. Пастор говорит странные вещи. Церковные колокола будут звонить, как звонили. Эта фраза постоянно всплывала в памяти. А еще он придумал предлог, чтобы им встретиться. Ведь одолженное нужно вернуть назад.

Она спрятала плед и газету под шалью и спустилась вниз. От пледа шло тепло, лишнее теперь, по весне, и Астрид подумала вдруг, что так и женщины обходились без мужчин.

Вскоре она уже была в Пасторке.

Два этажа, подвал и чердак. Флагшток, ровные ряды мелко расстеклованных окон. Выбеленное лицо власти и веры в Бутангене. Смерть и конфирмация и крест и крещение. Всем распоряжается Кай Швейгорд.

Он хорошо соответствует этому зданию. Тому, что это здание представляет собой. Как пустынен в зимнее время ждущий весны огород за домом. Нагие ветви старых деревьев, горки снега на изжелта-зеленой траве. Дом словно ждет не дождется, когда тут появится хозяйка.

Ох уж эти мечты. Как чудесно дать им волю. Но самонадеянно, да просто глупо думать, что он может заинтересоваться ею. Да если бы и так, бутангенский пастор не может посвататься к девушке из Бутангена.