Сестрины колокола

Пастор подошел к бюро и достал из него свернутый в трубочку листок бумаги. Астрид переступила ногами, чтобы не стоять в лужице, натекшей с запорошенных снегом башмаков. Швейгорд развернул листок. На нем оказался набросок большого здания с длинным рядом окон. Простое и безыскусное, без всяких украшений и финтифлюшек, и Астрид не поняла, зачем он показывает ей этот сарай, но потом заметила ближе к торцу небольшой шпиль.

– Здесь места много, – сказал Швейгорд. – Всем хватит. Закон будет соблюден, и даже более того.

– Но скажи, пожалуйста, зачем надо было вытаскивать сюда иностранца и зачем он рисует старую церковь?

– Потому что ее придется разобрать.

* * *

Она не нашлась что сказать. Примерно так же она отреагировала бы на известие о том, что надо вычерпать озеро Лёснес.

– Разобрать нашу церковь?

– Дa, Астрид. Так надо.

– Но разве нельзя просто построить новую в другом месте? Ты бы мог выбрать из этих двух, и…

Швейгорд мягко перебил ее, и она поняла, что за мысль не давала ему покоя по ночам. Он ждал, что с ним не согласятся, и заранее готовился дать отпор, формулируя ответы на резкие вопросы, которые сам себе задавал от лица несогласных.

– Мы об этом думали. Но если присмотреться к тому, где в норвежских деревнях возведены постройки, оказывается, что на лучших местах расположены самые древние. Нашему кладбищу тесно рядом с церковью. Но прихожане сочли бы издевкой, если бы новый храм приткнули где-то в тени, под скалой. А здесь, в горах, ровную площадку непросто найти. Нет, это невозможно.

Астрид постояла, собираясь с мыслями. Когда молчание затянулось до неприличия, она сказала:

– У нас на церкви драконьих голов нет.

– Что?

– Он нарисовал головы драконов на нашей церкви, но их там нет.

– А… Дорисовал. Ну, начал уже, наверное, думать о реконструкции.

– О какой реконструкции, господин Швейгорд? Вы раньше ничего не говорили об этом.

Она вздрогнула от неожиданности, когда непривычное для нее слово само собой слетело с языка, и осознала, что готовность произносить нечто подобное вызревала в ней в ночные часы, когда она, лежа у холодной стены, пыталась представить, как разговаривают пасторские жены, привыкшие слушать, как их супруг готовится к воскресной проповеди.

* * *

Швейгорд, наверное, тоже не сразу смог собраться с мыслями. Откашлялся, сложил бумаги, потом снова разложил их на столе; повертел в пальцах карандаш, хотя писать явно не намеревался.

– Астрид, если церковь разбирают, материалы обычно продают на аукционе, по бревнышку. Но много денег так не выручить. Когда ты заходила сюда последний раз, у меня не было окончательной ясности относительно судьбы нашей старой церкви, еще продолжалась переписка. Хотя я в первую очередь сторонник трезвого взгляда на вещи, назовем это здравым смыслом, и прекрасно понимаю, что и старая церковь обладает определенной ценностью. Нельзя позволить, чтобы она закончила свое существование в печке.

– Ну да, можно же ее оставить на старом месте.

Он посмотрел на Астрид и покачал головой:

– Уговор таков: мы продали церковь за цену, пятикратно, если не больше превосходящую обычную. Благодаря этому мы получим средства на постройку новой церкви, которая отвечала бы современным требованиям.

– Так чё ради он старую-то рисует?

– Потому что ее перевезут на новое место и там соберут заново! Дa-да, правда! В Германии. Он приехал зарисовать эту церковь снаружи и внутри. При разборке каждую до единой балку и доску пометят, и когда озеро будет крепко спаяно льдом, все увезут в Саксонию и там возведут вновь. Ей предстоит долгий путь!

– Куда, куда?

– В Саксонию. В город Дрезден. Я понимаю, что это звучит несерьезно, но церкви переносили с одного места на другое и раньше! И не только из одного норвежского села в другое, а на большие расстояния! Нашей старой церкви подарят новую жизнь, там люди будут посещать ее почти как прежде.

– Но что ж там про нее скажут? Что, мол, за диковина такая? Смеяться будут?

– Нет, нет. Это же немцы! Культурные люди. Мыслители и композиторы. Она будет служить и церковью, и музеем. Можно спросить, слышала ли ты о…

Вопрос замер у Швейгорда на губах, и Астрид поняла, что он боится смутить ее, боится, что она будет вынуждена ответить: «Нет, я об этом никогда не слышала, я не бывала за пределами Бутангена и не надеюсь побывать».

Он предложил ей сесть, а сам, встав спиной к бюро, принялся излагать, как она уяснила из подбора слов и интонации, черновой вариант отрадного известия. Он повел рассказ о художнике по имени Йохан Кристиан Даль, который был профессором в Дрездене и практически в одиночку пробудил в Германии интерес к норвежской старине, особенно к церквям.