Сестрины колокола

Астрид сглотнула. Работая на старого пастора, она получала семьдесят крон в год.

– Так как же… – начала она.

– Ну как, я настоял на этой цене! Круглая сумма в немецких марках. Правду сказать, немец уже начал торговаться. Пришел сюда давеча и заявил, что в церкви недостает портала.

– Чего?

– Такая рама дверная. Только украшенная разными вьющимися орнаментами. Сказочными животными и ужасающим змеем, если я правильно понял. Очевидно, в свое время ту дверь заменили более широкой и прочной. Что ж в этом плохого, не могу понять. Но не важно. Для нас это радостное событие! Мы получим средства на постройку функциональной церкви, теплой церкви. С четырьмя печами. И столяры сделают одну хитроумную вещь, благодаря которой внутри всегда будет тепло: стены сколотят из двух рядов досок, а промежуток между ними заполнят опилками. Большие окна будет легко мыть, не то что эти кривые бойницы под самым куполом. Я хочу, чтобы людям было видно друг друга!

Она не знала, что и сказать. Он был так разгорячен, так вдохновлен, так рад!

– Надо поискать тканый коврик из Хекне, – вставила она. – Когда будут церковь разбирать.

Он спросил ее, что это такое, и она рассказала все, что знала:

– Там изображен Судный день. Ты же пастор, должен бы знать об этом ковре.

– Непременно накажу людям, чтобы внимательно смотрели, Астрид. Обещаю!

Он говорил и говорил, но слушала она без внимания. Потому что как-то разом все с кристальной ясностью встало для нее на свои места. Она представила новую церковь с жалким шпилем-коротышкой. Если Сестрины колокола повесят там, их звон будет бить по ушам прихожан. Никакой звонницы или другого места для них на рисунке не было.

Теперь она сумела глубоко заглянуть в его душу. Пятикратная цена объясняется тем, что к церкви полагается приданое. Богатое приданое.

Пропавший змей

В течение дня Герхард Шёнауэр несколько раз заводил с пастором речь о пропавшем портале, но у Кая Швейгорда не находилось ни внятного ответа, ни времени на разговоры. Домоправительница Брессум объяснялась, повторяя норвежские предложения все громче и громче, пока Герхард не ретировался, кивнув на прощание. А сказала она, что нововведения пастора – «одна морока да мартышкин труд».

Бродя по усадьбе, Герхард видел, как из пасторского дома вышла девушка с леденцом. Ему показалось, что она чем-то раздражена. Почти сразу же оттуда появился и сам пастор, хмурый и удрученный. Потом Герхард обнаружил, что дверь в церковь отперта. Он успел мельком осмотреть интерьер помещения и убедиться в том, что алтарь на месте, но в этот момент туда зашли, приглушенно разговаривая, участники следующей похоронной службы. Пастор отвел Герхарда в сторону и сказал, что рисовать сейчас было бы неприлично.

Прогуливаясь вокруг церкви, Шёнауэр удивился горкам тлеющих углей на кладбище. Увидев целый ряд свежевырытых могильных ям, он забеспокоился, не разразилась ли вновь эпидемия чумы, но потом сообразил, что могилы подготовлены для сегодняшних захоронений.

Он в расстроенных чувствах отправился прямиком в свою комнату на пасторской усадьбе и заперся там. Ну и ну! Внутри рисовать нельзя, а раз пастор весь день, пока не стемнеет, собирается проводить похороны, то, выходит, и снаружи рисовать нельзя! О приличном ужине по случаю приезда нечего и мечтать – пастор сообщил, что вечером его дома не будет, а на следующий день он наверняка уже с самого завтрака снова будет заниматься похоронами.

* * *

Герхард утешился тем, что ему выделили идеальную мастерскую – небольшой бревенчатый домишко возле амбара, спрятавшийся среди высоких берез. Шёнауэр просто влюбился в него. Старшая горничная заявила, что на пасторской усадьбе распоряжается она, и отправила слуг убрать оттуда всякую рухлядь, старые доски и колеса. На их место поставили грубо оструганный стол, закопченную лампу на китовом жире и кровать. Молодой парнишка сложил возле двери поленицу дров. Вскоре из трубы повалил дым, работница принялась намывать комнату. Вода, которую она выплескивала в снег возле самых стен, была подозрительно темной; поковыряв палкой в оставленных горячей водой промоинах, Герхард обнаружил двух дохлых мышей.