Сестрины колокола

Теперь Астрид скучала по Кларе, скучала по деду; ей недоставало их веры, такой вольной и прощавшей все. Когда больные суставы уже не позволяли деду работать, он сидел возле печки, уложив на колени кота и запустив скрюченные пальцы глубоко в кошачий мех. Он радовался, если для его рассказов находился слушатель, и отпускал Астрид от себя только после того, как та раза два напомнит, что ее ждет работа.

Дед печалился из-за того, что находилось мало желающих внимать его негромким размышлениям о причинах всего сущего – «стародавним загвоздкам», как он это называл. События прошлого он помнил отлично и старался не смешивать правду с выдумками, пусть даже история от этого и выиграла бы. Отца Астрид интересовали только те сведения, от которых могла быть польза для ухода за скотом и выращивания урожая. Дед принимал это, объясняя тем, что времена больно тяжелые: «В черные дни, когда есть нечего, люди не в состоянии мыслить широко. Раньше у нас было время поразмышлять. Задуматься над причинами сущего. Вот как у нас с тобой сейчас, Астрид».

Он показал ей созвездия, обучил погодным приметам, а когда ей было десять лет, рассказал, что ни Буки, ни Кари-Воровки на самом деле нет, что ими просто пугают маленьких детей, когда они начинают делать свои первые шаги. Работа на хуторе требует столько времени и сил, что взрослым некогда следить за играми малышей. Лучше рассказать, что погреб для навоза, чердак и колодцы охраняют эти существа, и если кто отважится сунуть туда нос, то, по крайней мере, будет вести себя осторожно.

Зато кое-какие другие, куда более странные вещи он держал за правду и постоянно возвращался к рассказам о сросшихся девочках у них в роду, о ткачестве и о Сестриных колоколах.

«Жалко как, что все пропало, – сказала однажды Астрид. – Ну, то, что они выткали».

«Давно это было, понимаешь. Купить их ткани – иногда еще их называли фламандскими – приходили со всей округи. Многие клали в колыбельку новорожденным их покрывала, потому что шла слава, будто от них выздоравливают больные. А еще они наволочки нарядные ткали. Но с годами-то все в лохмотья истрепалось. Хотя, может, где и осталось. Я слыхал, кресло-качалка на хуторе возле Думбоса обита тканью из Хекне, так на том кресле сидеть никому не позволяют».

«А у нас ничего не осталось?» – спросила Астрид, обведя рукой комнату, где были представлены плоды ручной работы многих поколений: расписанная цветами деревянная посуда и мебель, резные фигурки, коврики с ткаными или вышитыми узорами.

Покачав головой, дед рассказал, что сам он видел только один ковер, который точно выткали сестры Хекне; этот ковер был подарен церкви и висел там возле купели.

«Это на котором Скреженощь, – добавил дед. – Ты же помнишь, что это такое, Скреженощь?»

Астрид кивнула.

«Это была их последняя работа, – сказал он. – Люди говорили просто – ковер из Хекне. Я его видел, когда совсем мальцом был, и, помню, страшно напужался. А потом он пропал, и никто не знал, куда и как».

Астрид спросила, что там было изображено.

«Был он такой вытянутый в длину и оченно большой, а краски чистые такие, яркие. А на ковре люди спасаются от чего-то, выбегают из больших домов, странных таких. На небе птицы с человеческими головами летят и изрыгают пламя. А в одном углу сестры Хекне выткали себя самих».

«А ты тех птиц напужался?» – спросила Астрид.

«Не, птиц-то не очень. Страшно было от того, что я знал, как этот ковер появился на свет. Ты понимаешь, девочки-то срослись, и поэтому одна чувствовала, что ощущает другая. Одна пощупает вещь, а у другой пальчики чувствуют, какая она. На что одна смотрит, то и другой видать. Сказывали, что они даже дурачились так: одна закроет глаза рукой, а другая поглядит на что-нибудь страшное, так первая аж вздрогнет. Я раз спросил у доктора, может ли так быть; oн сказал, может. Потому, наверное, у них ковры такие чудные получались. Ведь каждая была сразу и одним человеком, и двумя. Но не поэтому мне страшно было смотреть на ковер из Хекне».

«Нет?»

«Нет; а потому, что мне рассказали про тот день, когда они его ткали. Девочки знали, что им предстоит умереть, и ткали вместе до тех пор, пока одна из них не умерла. А другая жила еще несколько часов».

«И ткала, когда ее сестра уже была мертвой?»

Дед кивнул:

«И раз каждая могла воспринимать ощущения другой и видеть то, что видит другая, то она могла заглянуть в царство мертвых, а может, и в будущее».

Дед принялся рассказывать о том, что умеют Сестрины колокола:

«Они попусту не звонят. А остерегают, что рядом бродят объявленные вне закона люди, или предупреждают об оползнях. Звонят, когда надо, чтобы люди очнулись и поступили правильно. Или остерегают о беде, вот как в 1814-м».