Сестромам. О тех, кто будет маяться

В электричке её не узнали контролёрши и не простили. Насилу отвязалась от тёток сотней и вышла на следующей. Без одышки – без остановки прошла по горячему солнцу ещё одну остановку вдоль железнодорожных шпал. Увидела свои яблони и сама взревновала, что под чужим уходом они так заплодились. Маленькое зелёное будущее бубенцами звенело меж острых листьев. Деревья потянули ветви к Ангелине Ивановне, уверяя, что от её прежней заботы они дали столько плодов. Со стороны домов-деревяшек двигалась Мария Романовна, протирая очки о старый жилет. Насадила себе стёкла на нос, не отвязывая взгляда-нити, шла по нему и остановилась прямо под Ангелиной Ивановной – так высока та стала теперь. Ангелина Ивановна протянула соседке деньги за яблоневый уход и ослепила бело-молодыми зубами. Мария Романовна узнала приятельницу, перекрестилась, и припустила с участка, и долго ещё бежала по дорожке мимо чужих дач, потом по асфальту, потом до остановки, потом дрожала в автобусе, и даже коммерческая контролёрша не решилась спросить с неё за проезд.

Ангелина Ивановна наклонила к себе ветку и ела с неё кисло-жёсткие бусины. Сочный сок стекал по краешкам мягко-гладких, убаюкивающих смерть, болезни и старость – губ. Грудь стояла высоко над землёй и спрятанным кровоточащим пахом. Сквозь внучью футболку-застирку, лифчик и бывше-Ольгину рубашку – торчали шипы сосков. Мятое хлопковое трико обтягивало и рановато заканчивалось на животных голенях. Лицо Ангелины Ивановны гладко и по размеру обтягивало череп. Вздёрнутый к небу нос засы́пала облепиха веснушек. Узкие, с небом повязанные глаза из-под пушистых карих ресниц. Над широким белым лбом ветер играл с полуметром крепких светло-русых волос. Как наелась, спрятала долг в пустую банку из-под маринованных огурцов под лестницей у Марьи Романовны. Зашла к себе в бытовку и сменила вымокшую от молодости прокладку.

Чуф-чуф-чуф-чуф-чуф… Чудеса небесные и чудеса земные. В электричке по пути домой Ангелина Ивановна убежала от контролёров.

7.

На трёхчастной дочь снова принесла мужу водку, чтобы и дальше так. Зять потух, уволился из шутов, развалился жидким тестом на дне потёртого дивана. Зато мой – всегда мой. У рогатого зама – город друзей, никто и никуда не наймёт Сашу-шута. Диву давалась, как несчастье помогло. Лежит и лежит – живёт!

Ангелина Ивановна ужаснулась старухиной одежде в зеркале. Скинула рубашку, футболку, две-сшитые-авоськи-лифчик, спортивные трико-уроды – разматрёшилась. Нашла в закромах – по мешочкам разложенную молодую обувь, одежду. Освежила, отгладила. Купила у бабы-кулька на улице бельё с рук, недорого. Троица жила как прежде, только: что-то ты, мама, разоделась странно. Странно, не странно – ретро. Прохожие на улице оборачивались – молодая, сти-и-и-и-и-ильная, красивая. Носки в босоножках – но так надо. Сначала плохо плыла как пьяная, в лодочках, потом разошлась сильнющими ногами по тоненькой набережной. Свернула у Дома культуры, вышла на площадь Ленина, провела себя мимо вождя серого цвета, свернула направо к аптеке, мимо елей, которые давно срубили, ап – нырнула вниз по ступенькам, очутилась в хрущёвском рае – высокопотолковее, номенклатурнее, чем в родном районе.

Четыре пятиэтажки-заговорщики с челюстями подъездов друг к другу, приблизилась к дальней из них с торца. Там висела вывеска телеателье, которую теперь сняли. Вместо неё прочла – Сомр-достоя – с «я»-перевёртышем. В телеателье – бухгалтером девятнадцать лет перед пенсией, поэтому так не любила телевизоры. Циклопы с содранными панцирями вечно подглядывали и мигали проглоченными дикторами с голосами. Развернулась, решила уходить от этого сомра, как вдруг изнутри его появился патлатый из тамбура, закурил и заметил Ангелину Ивановну: здравствуй, божья коровка! (Платье красное в зелёный горошек.) И вовсе не страшный. Пугливая из меня старуха.

Хотела уборщицей, с компьютером – никак, только пыль вытирать, но новая троица похохотала и пригласила бухгалтером. Прошлый ушла в декрет. Один-эс знаете? – Нет… – Научим! Ангелина Ивановна: закончить хлопоты и через неделю вернуться. – Номер сотового оставьте! – Сломался… – Приносите – починим!

Сомр-достоя чинил мозг и тела компьютеров. Патлатый Костя лечил кости и внутренности, тридцатидевятилетне-древний Миша – мозг, крохотная мадонна-одиночка Дина отвечала на звонки и принимала заказы. Компьютеризация населения увеличивалась, свои машины лечить оно не умело, оттого шло к лекарям в подвал.

Новая троица Ангелины Ивановны размещалась на одной обще-дружной доске. Слева на полках тосковали по дому пациенты, кто-то, наоборот, отдыхал от мучителей. Среди них на столе Костя – оперировал одного разобранного. Миша копался в мозгу другого – правее. Ближе к двери – нервничала с телефонной трубкой, под-мальчика-стрижка, Дина. Во второй половине дня она успокаивалась – улыбалась, потому что у неё в ногах появлялся не-по-мадонне-крупный сын. В свободе от ясельного тоталитаризма он телёнком ползал под матерью, жевал творожный сыр и играл с динозаврами.