Сестры

Мартен,

Я не знаю, сколько времени пройдет с момента моего ухода, когда ты прочтешь это письмо. Надеюсь только, что со временем тебе не так тяжело будет его читать.

Сынок, я знаю, через что ты прошел, знаю, что такое потерять близкого человека, и знаю, что такое чувство вины. А потому прошу у тебя прощения. Прости меня за все кошмары, которые стали твоими, прости за тот образ, который столько лет преследовал тебя, за все те моменты, когда ты спрашивал себя, почему так было надо, чтобы именно ты меня нашел, и что я хотел этим сказать. Я всем сердцем надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь понять мой поступок.

И простить его.

Сын, если ты открыл это письмо, значит, наш дом продан, и теперь мы можем сказать друг другу «прощай», ибо единственная земная нить, которая связывала нас, порвалась. Знай, что я люблю тебя и что я всегда восхищался силой твоего характера. Мне тоже хотелось бы обладать такой силой, но у меня не получилось быть таким сильным, как ты. Ты ведь, как тростник, гнешься, но не ломаешься. А я – как старый дуб, в который угодила молния. Это дерево давно уже умерло: оно умерло вместе с твоей матерью.

Если у тебя есть жена и дети, расскажи им обо мне. О том, каким я был, когда ты сам был ребенком. Расскажи им о той поре, когда я был достоин называться отцом. Мартен, а ты помнишь, как мы играли? Помнишь, как строили в скалах огромные песчаные замки? Как летними вечерами читали вслух, и я вызывал для тебя образы долговязого Джона Сильвера, Джима Хокинса, Тома Сойера и Филеаса Фогга? Ни один отец не был так счастлив, как я тогда, малыш.

Это верно, за последующие годы я все растерял и растратил. Мне стыдно сознаться, но я продал все пластинки Малера, когда кончились деньги. Я продал Малера за бутылку, Мартен! И никто, никто не захочет, чтобы у их детей был дед-алкоголик, чтобы он появлялся в ногах их кроваток. И никто не захочет объяснять своим детям, почему дедушка не стоит на ногах и у него трясутся руки…

Черт возьми! Это у него сейчас трясутся руки, когда он это читает. А вместе с руками трясутся и страницы, которые он держит. Сервас быстро огляделся вокруг, обежав глазами холл, снял очки, вытер слезы, обжигавшие лицо, и стал читать дальше.

Но ты не должен нести эту ношу, Мартен: ты ни в чем не виноват. Я знал, что ты прогуливаешь лекции, что у тебя натянутые отношения с преподавателями, что ты любишь подраться. Я все это знал. И понял, что, так или иначе, все это из-за меня, из-за того, что я так опустился…

«Господи, старый ты негодяй, почему же ты мне раньше об этом не говорил? Почему же ты вот так бросил меня со всеми моими вопросами, с чувством вины и детской яростью? Отчего не попросил помощи у меня?»