Сестры

Роберт Фоли обернулся и взглянул на него – разом отбросив прошлое с сандвичами с огурцом и с легким пощелкиванием кожаной биты на крикетном поле в загородном клубе. С какой стати этот глупый маленький человек ставит его в тупик, напускает на себя важный вид? Он, Фоли, пересек целый континент и везде видел лишь нищету и невежество.

– Нет, у меня нет детей. Я никогда не был женат. – Он произнес это ледяным тоном. В его голосе было не только разочарование в докторе Чандерсаве и в том, что он оправдывал, в его голосе было куда более глубокое, существенное недовольство. И явная досада на самого себя.

Доктор Чандерсава умел читать между строк. Но между этих строк было слишком темное пространство. Фоли никогда не был женат, он не обзавелся потомством, и оставалось тайной – почему. Доктор смотрел на умное, чувственное лицо, на выразительные голубые глаза, орлиный нос и твердый строгий волевой подбородок. Широкие плечи, узкая талия, тело физически развитого человека, без намека на самовлюбленных холостяков, увлекающихся бодибилдингом. Нет, Фоли не был гомосексуалистом, или, как называют их американцы, геем. У него были аскетичные и мужественные черты, его тонкие длинные пальцы с профессиональным умением ощупывали детские болячки, его усталые глаза красноречиво свидетельствовали о склонности к глубоким, даже глубокомысленным занятиям в большей степени, чем об утонченной чувствительности. Но одно было совершенно очевидно. Уж если никому не удалось подцепить Роберта Фоли в Калифорнии, то это был его собственный выбор – остаться одному, и этот выбор защищал его от зари до темна, от темна до зари, пока белокурые красавицы с побережья, никогда не залетающие в Индию, гонялись за ним.

– Сколько вам нужно, доктор, чтобы эта больница заработала?

Глаза азиата блеснули.

– А какая длина у нитки четок, как мы говорим здесь? Вы понимаете, о чем я? Все зависит от того, какой результат вас интересует.

– Приемы только по утрам, – быстро заговорил Фоли. – Два доктора, пара сестер. Рентгеноаппарат и какие-нибудь приборы по диагностике и переливанию крови. Инструменты для локальных хирургических операций. Оборудование, умывальник, капельницы, мебель – и небольшой, полуокупающийся бюджет.

– С миллионом долларов мы сумеем сделать вместе что-то очень хорошее. Даже отличное.

Фоли сощурился. Он тоже мог бы войти в долю.

– Я дам семьсот пятьдесят тысяч, и считайте, что мы начали работать уже вчера. Ладно. Уладим детали у меня в гостинице, если вы не против.

Семьсот пятьдесят тысяч, повторил мысленно Фоли. Откуда они? Взялись ли эти деньги от Мика Джеггера и Тины Тернер, зажигавших толпы на стадионах? Или от невероятной Мадонны, доводившей до безумия своих фанатов, пока дух поколения впервые не взглянул им в лицо после закрепленного в «Пентхаусе» и «Плейбое» успеха? Или они берутся от супергрупп «Боно» и «У2», обладающих силой, которая вселяет радость в сердца зрителей во всем мире. Для всех этих правильно мыслящих граждан, которые глумятся и издеваются над безвкусными и фальшивыми претензиями и материальными ценностями мира поп-звезды, – для всех них у Роберта Фоли имелось сообщение. Здесь, сейчас и завтра дети смогут жить и любить благодаря «живой помощи» и великолепным женщинам и мужчинам, которые потели и выкладывались на сцене в благотворительных целях.

Доктор Чандерсава не знал, что на это сказать. Новости были неплохие, но и хорошими их вряд ли можно назвать. Отнюдь не триумф, но пока и не трагедия. Он выразительно помахал в воздухе рукой.

– Ну? – выпалил Фоли, словно палку с хрустом переломил. Его челюсти устрашающе сжались – он собирался ринуться в битву за детишек. Деликатничанье и рыночный торг здесь были неуместны. Здесь – посреди боли, кишащих насекомых, дерьма и зловония. И если Роберт Фоли решил с этим покончить, то надежда здесь умрет последней.

Доктор Чандерсава изобразил слезливую улыбку:

– Я уверен, что с этими деньгами мы добьемся открытия преотличнейшей больницы.

– Я рассчитываю на это, доктор Чандерсава. Рассчитываю на вас. «Преотличнейшая больница» – это как раз то, что должно здесь быть.

Как и всегда, Роберт Фоли прямо высказывал свои мысли.

– А ну-ка, детка. Действуй как наркотик. Давай, сделай мне укол наркотиком. Вот так, малышка. Ах, как это непристойно. Парень, ты тоже непристоен! Нет, я просто падаю. Заставь всех упасть, заставь же!

Люси Мастерсон незачем было даже заглядывать в объектив. Техническая сторона дела теперь на автопилоте. Ее дело было взвинтить чувственность, свести на нет запреты и перевести магию телесного раскрепощения на пленку. Именно это умение и отличало настоящих фотографов от тех, кто умеет щелкать объективом. Жужжание мотора, страстные ритмы рок-музыки, резкие сполохи света служили фоном ее стонущему, просительному, напряженному комментарию.