Сестры Эдельвейс

С больными заключёнными здесь не церемонились. Никого не отправляли в больницу, лишь иногда тем, у кого была лихорадка и высокая температура, позволяли на день остаться в ледяном бараке под тонким одеялом. Тех, кто был слишком болен, чтобы приносить пользу, на носилках оттаскивали в грузовики, маршрут которых никогда не проходил дальше газовых камер и крематория. Как бы сильно Биргит ни хотелось умереть, так она умирать не хотела.

– Нужно держаться, – повторяла Лотта, без колебаний отдавая сестре своё одеяло, свою миску супа. – Они скоро придут, Биргит. Я тебе клянусь.

– Кто же? Американские солдаты или советские? – этот мрачный вопрос потонул в приступе судорожного кашля, разрывавшего грудь Биргит, пронзавшего её раскалёнными ножами. Её тело покрывал ледяной пот, она безудержно дрожала, едва могла выстоять утреннюю перекличку, и всё же из последних сил боролась, потому что альтернатива была ещё хуже. Её злило, что, пережив две зимы в лагере, она заболела теперь, когда в воздухе ещё витал намёк на лето, словно злая насмешка.

– Это оттого, что ты так ослабла, – мягко объясняла Лотта, смачивая лоб сестры и с ложки кормя её супом. – Твоё тело просто сдаётся.

– Но я не могу сдаться. – Отчаяние, мучившее её так долго, сменилось горячим желанием сопротивляться до конца. Теперь, когда победа была – может быть – такой близкой, оставалось лишь верить в неё.

Так что она продолжала вставать и, шатаясь, ходить на работу. На фабрике она с трудом возилась с деталями – пальцы словно распухли, стали неловкими, сознание путалось, и она с трудом могла сосредоточиться. Работа замедлилась, и Фрида тайком, когда никто не видел, стала ей помогать.

– Без лечения ты долго не протянешь, – пробормотала она себе под нос, когда их вечером вели в бараки, и Биргит споткнулась. Она упала бы, если бы Фрида не схватила её за локоть.

– Вот как, лечения? – прохрипела Биргит и попыталась ядовито рассмеяться, но не вышло. Всё тело болело, голова раскалывалась, в глазах плыло, а грудь пылала огнём. Смерть казалась почти – почти – желанной. – Что же мне, попросить у них лекарство? Тёплый компресс? Или…

– Даже один день в больнице тебе поможет, – ответила Фрида. В её тёмных глазах читалось беспокойство. Она была полячкой с примесью еврейской крови, и Биргит поражало, что она ещё жива, ещё здесь. Большинство евреев уже были отправлены в газовые камеры. – Ты хорошая работница, а им сейчас как никогда нужны чёртовы двигатели. Они не захотят тебя терять.

Но если они и не хотели, они никак это не выразили, потому что когда тем же вечером, по настоянию Лотты, Биргит всё же решилась обратиться в лазарет, её без разговоров отправили обратно после долгого ожидания в обшарпанном коридоре с другими женщинами, которые, несмотря на отчаянный кашель и нездоровый румянец, столкнулись с таким же равнодушием.

– Прошу вас, – прошептала Биргит медсестре, прежде чем та захлопнула перед ней дверь. – Уверена, у меня лихорадка…

– Кровати переполнены, – ответила медсестра, но не без сочувствия. У неё были несчастные глаза, и Биргит подумала, как, должно быть, тяжело заботиться об этих бедных женщинах, измученных болезнями, голодом и страданиями, понимая, что большинство из них в любом случае погибнут или будут убиты.

– Прошу вас… – снова прошептала Биргит, цепляясь за дверной косяк, чтобы удержаться на ногах. Ей внезапно стала невыносима мысль о том, чтобы вернуться в казарму – к жёсткому деревянному настилу, который она должна была называть кроватью, к рваным одеялам, почти не дававшим тепла. Перекличка, иногда уже в четыре часа утра, одиннадцать часов работы… она не могла этого вынести. Она не могла. – Мне не нужна кровать. Подойдет даже стул… – По крайней мере, в лазарете было тепло, и можно было сидеть, и спать, и ощущать тепло… в тот момент это казалось настоящим чудом. – Прошу вас, – сказала она в третий раз и по глупости потянулась костлявой, похожей на птичью лапу рукой к медсестре. Та отшатнулась. Её доброта имела границы.

– Прости, – отрезала она, на этот раз твёрдо, и закрыла дверь.

Биргит какое-то время стояла, не в силах пошевелиться, покачиваясь на неверных ногах. Другие женщины уже ушли; она была одна, и никто не мог ей помочь. Десятиминутная прогулка до барака ощущалась как десять километров. Она не думала, что сможет их пройти. Она была уверена, что не сможет.

Лотта хотела пойти с ней, но Биргит отказалась, потому что у сестры могли возникнуть неприятности оттого, что она вечером без разрешения покинула барак. Даже если бы надзирательница, дежурившая в этот вечер, разрешила бы отлучиться, другие могли решить иначе. Но теперь ей отчаянно хотелось, чтобы Лотта была рядом и, если она упадёт, помогла ей подняться. Если её обнаружит надзирательница, думала Биргит, ничем хорошим не кончится.