Сестры Эдельвейс

– Не будь этой выставки, было бы что-нибудь другое. – Её сердце ощущалось слишком тяжёлым, чтобы она могла вынести его вес. Как она могла не понимать, что ждёт впереди? Что, ради всего святого, подумал бы Вернер, узнав, что она ходит на собрания коммунистов? Что она борется против того, чему, по его мнению, нельзя сопротивляться?

– Так, значит, всё? – Голос Вернера был хриплым от боли. – Значит, мы… между нами всё кончено? И всё из-за этого… этих глупостей?

Биргит не могла заставить себя ответить. Неужели она способна всё разрушить из-за пары необдуманных замечаний? Вернер не был нацистом. В этом она не сомневалась, пусть даже чей-то пугающий голос в глубине её души шептал: это временно.

– Я тебя люблю, – сказал он просто и искренне, раскинув руки в беспомощной мольбе. По щеке Биргит скатилась слеза, и она не стала её вытирать. Как она может отвернуться от этого человека? Он не сделал ничего плохого.

Что-то сдавленно промычав, Вернер обнял её, крепко прижал к себе, стал гладить по волосам.

– Пожалуйста, скажи, что это не конец, Биргит, прошу тебя. Мне так жаль, что я такого наговорил. Очень жаль. Поверь мне. Я… я постараюсь стать лучше. Я обещаю. Ты нужна мне…ты должна мне помочь.

Биргит обвила руками его шею, закрыла глаза. Разве она могла устоять перед такими словами? Рядом с Вернером она чувствовала себя совсем другой – сильной, уверенной, готовой бороться против всего мира. Красивой, любимой, нужной. И он был хорошим человеком; она знала это с той минуты, когда впервые его увидела. Неужели она разрушит всё, что между ними было, из-за глупых слов о выставке, на которой она даже не была?

– Это не конец, – прошептала она, прижавшись щекой к отвороту его мундира. – Я не хочу, чтобы всё закончилось. Я тоже тебя люблю, Вернер.

И Вернер ещё крепче притянул её к себе.

Глава тринадцатая

Лотта

Аббатство Ноннберг, февраль 1938

– Думаю, мне не нужно напоминать вам, дочери, что мы выполняем высшую миссию. – Измученное лицо настоятельницы, казалось, вот-вот рассыплется от усталости, когда она по очереди обвела взглядом лица монахинь, собравшихся в трапезной. Она только что объяснила им, спокойно и прямо, как за последние несколько недель положение дел в Австрии претерпело несколько неприятных поворотов.

Первого канцлера Шушнига вызвали на встречу в Бергхоф в близлежащем Берхтесгадене, загородном убежище Гитлера за пределами Зальцбурга, где он надеялся обсудить вопросы на равных, как между двумя лидерами, но его отругали, как непослушного школьника, и пригрозили расправой. Три дня спустя канцлер вынужден был принять у себя в кабинете двух национал-социалистов, а спустя ещё неделю Гитлер выступил с резкой речью в рейхстаге, требуя «жизненного пространства» для немецкого народа и восстановления всех немецких колоний, включая Австрию.

Между тем банды в коричневых рубашках вели себя всё хуже и хуже, бродя по улицам города, с обретенной уверенностью шумя и издеваясь над жителями. Даже с высокого холма над Зальцбургом монахиням были слышны крики, хохот, а порой и выстрелы. Вся Австрия, затаив дыхание, ждала – кто с надеждой, кто со страхом, – что будет дальше. Монахини аббатства Ноннберг каким-то образом должны были оставаться выше всего этого.

Лотта провела в монастыре уже год, полгода была послушницей. За всё это время она ни разу не покинула аббатство, не увиделась с семьёй, не взглянула на себя в зеркало. Её мир сузился до пустой комнаты, ежедневных молитв, Великого Молчания, простой работы – ухода за садом, мытья посуды – и в то же самое время ей казалось, что он расширился, чтобы охватить божественность всех этих простых действий.

Красота мыльного пузырька, хрупкой, прозрачной поверхности которого коснулся солнечный луч… Мирное спокойствие тихой ночи, когда звёзды высыпали на небе, как горстка разбросанных бриллиантов… Успокаивающее щёлканье чёток между пальцами, вечный, нестареющий звук… Лотта чувствовала себя так, будто струны её души превосходно настроили и они могли теперь играть самую простую и чистую из всех мелодий.

Сидя здесь на твёрдой скамье, скрестив руки на талии и слушая, как настоятельница говорит о возможности разрушения её родной страны, но не чувствуя желания ни роптать, ни хмуриться, Лотта понимала, что не жалеет о своём выборе. Когда она впервые вошла в эту дверь год назад, оставив позади целый мир, это было волнующее ощущение – словно она шагнула в пропасть и полетела. Дверь закрылась за её спиной, но это стало не заключением, а освобождением души. Здесь она наконец-то обрела свободу.