Сестры Эдельвейс

Но больше всего её заботила не безопасность. С того разговора с сестрой Кунигундой несколько месяцев назад Лотта старалась гнать от себя мысли, что её выбор вести религиозную жизнь был по сути своей эгоистичным. Он стал спасением, а не жертвой. И теперь, когда всё было под угрозой – несколько офицеров СС уже дважды приходили к настоятельнице – она ощущала ещё большую тревогу. Она не хотела, чтобы ход её жизни здесь был нарушен. Она боялась перемен, потрясений, и в основе этого страха лежало стремление к собственному благополучию. От всех этих осознаний её тошнило от стыда.

Хотя католическая церковь надеялась сотрудничать с новым нацистским режимом, после аншлюса стало совершенно ясно, что нацисты не хотят никакого сотрудничества. Они закрывали школы при монастырях, совершали набеги на церкви и арестовывали священнослужителей. Только в прошлом месяце Лотта и ещё несколько монахинь слушали по радио воодушевляющую речь кардинала Иннитцера на Штефансплац в Вене, когда он заявил тысячам сторонников: «Наш фюрер – Христос, Христос – наш фюрер».

Реакция на это заявление была следующей: власти арестовали многих присутствовавших, в том числе подростков, а потом взяли штурмом дворец архиепископа. Нет, нацисты не были друзьями церкви, а значит, и друзьями аббатства Ноннберг.

И всё-таки Лотта по-прежнему надеялась, что ничего не изменится, хотя и понимала, что это уже произошло.

Её беспокойство усилилось, когда поздней весной сестра Кунигунда совершенно внезапно и без всяких объяснений ушла, оставив Лотту одну домывать пол в спальне. Стоя на коленях, по локоть опустив покрасневшие руки в холодную мыльную воду, Лотта подавила начавшее было закипать раздражение – неожиданно выяснилось, что она по-прежнему подвластна неприятным эмоциям, с которыми, как ей казалось, она рассталась навсегда, – и одна закончила работу.

Позже в трапезной, столкнувшись с Кунигундой, она не стала спрашивать, почему та ушла, не выполнив поручения, но вопросительно подняла брови, а Кунигунда беззастенчиво и безразлично отвела взгляд.

Летом это повторилось ещё несколько раз – Кунигунда просто вставала и уходила посреди молитвы или Великого Молчания, не объясняя причин. Лотта начала, сама того не осознавая, следить за её движениями, сузив глаза, смотрела, как она крадётся прочь из монастыря или часовни. Куда, ради всего святого, она могла уходить?

Лотта не думала, что лишь она одна замечает странное поведение Кунигунды, но никто его не комментировал, ни во время вечерних советов, ни на публичной исповеди раз в неделю. Бенедиктинское правило «незамедлительного, безропотного и абсолютного повиновения начальству» так глубоко укоренилось в душе Лотты за время её пребывания в аббатстве Ноннберг, что поднять такой вопрос было немыслимо, но раздражение не отпускало, мучило, как заноза в боку или пальце. Настойчивое, неотвязное, оно в конце концов поглотило её мысли.

Наконец в ноябре, за неделю до ночи, впоследствии получившей название Хрустальной, Лотта осмелилась заговорить. На публичной исповеди, после того как сестра Кунигунда призналась, что, когда возносит Господу хвалу, её мысли блуждают, рука Лотты взлетела вверх. Сёстрам дозволялось упоминать о грехах, о которых исповедующаяся монахиня забыла или не знала, но Лотта услышала неприличную резкость собственного голоса, когда настоятельница кивнула ей, давая знак говорить.

– Сестра Кунигунда несколько раз не выполняла свои обязанности, – объявила она. – Она не извинилась и не вернулась к ним. – Лотта снова услышала, что её тон слишком груб, и покраснела. – Я боюсь, что сестра Кунигунда нарушает правило святого Бенедикта о необходимости труда, а также о послушании.

Вновь повисла тишина, которая показалась ей осуждающей, и Лотта села и опустила глаза, ожидая ответа.

– Спасибо, сестра Мария Иосиф, – тихо сказала настоятельница. В качестве покаяния она велела сестре Кунигунде трижды прочитать «Радуйся, Мария», и Лотта изо всех сил старалась не злиться на неуместную мягкость наказания.

Теперь, почти неделю спустя, она отвернулась от окна часовни и вновь сделала над собой усилие, чтобы унять своё беспокойство. Жизнь здесь была такой тихой и мирной, и мысль, что она может измениться, была невыносима. Но Лотта понимала, что перемены уже начались… и будут продолжаться.

Краем глаза она заметила какое-то движение, обернулась и увидела, что сестра Кунигунда быстро идет по монастырю к крылу аббатства на другой стороне двора, где хранились садовые инструменты и тому подобное. Интерес – наряду с решимостью выяснить, чем именно занята другая послушница, – заставил Лотту пересечь двор и поспешить вдоль стены вслед за Кунигундой, держась на расстоянии и в тени.