Сестры Эдельвейс

Встречи в кофейне прекратились несколько месяцев назад, потому что собираться стало слишком опасно, и Ингрил сказала Биргит, что при необходимости свяжется с ней. Пока никаких сигналов не поступало, и у Биргит это вызывало то облегчение, то разочарование. Она хотела что-то делать, но ей было слишком страшно.

Только на прошлой неделе всех евреев с польскими корнями собрали и отправили на восток – куда именно, Биргит не знала и боялась представить. Все евреи должны были сдать имущество, в паспорт им ставили печать с буквой Ю – «Юден». Францу, который по-прежнему проводил большую часть времени на чердаке дома на Гетрайдегассе и никогда не покидал его пределы, лишь время от времени выбираясь в мастерскую, по крайней мере, не пришлось пережить это унижение. Он оставался невидимым для нового правительства.

Вернер поджал губы, поставил чашку на стол.

– Биргит, теперь всё стало намного лучше. Почему ты не хочешь этого замечать? У людей есть работа. Есть деньги. Они чувствуют себя в безопасности.

– В безопасности, – повторила Биргит и вздохнула. – Вернер, как ты можешь говорить такое? Ты должен понимать, что это не так.

– Как я уже говорил, если ты соблюдаешь закон, тебе нечего бояться.

Она наклонилась вперёд.

– Ты всерьёз в это веришь? – тихо спросила она. Ей не хотелось задавать этот вопрос, начинать новый неприятный разговор, но она должна была это сделать. Нельзя было закрывать на происходящее глаза и затыкать уши, чего бы ей это ни стоило.

На долю секунды, не больше, по лицу Вернера скользнула тень. Биргит ощутила резкую вспышку надежды, но это чувство тут же рассеялось, когда он вздохнул и вновь откинулся на спинку стула.

– Дела твоего отца идут хорошо? – спросил он так, будто уже знал ответ.

– Да, – признала Биргит. После аншлюса в магазин шёл нескончаемый поток высокопоставленных нацистских офицеров, которые хотели починить часы, полученные вместе с виллами и поместьями богатых евреев, арестованных или отправленных в гетто. Одни такие часы были сильно разбиты, но отец молча принялся за дело, ни слова не сказав о том, какой трудный предстоит ремонт.

– Так на что тогда жаловаться? – вновь спросил Вернер тем же тоном, словно ответ был очевиден. Не на что.

Биргит не ответила. Она молча прихлёбывала кофе, стараясь не выдать своих чувств. Да, её жизнь была спокойной, но это же не означало, что бороться не за что. Тот факт, что Вернер отказывался это видеть, злил её и печалил, но она понимала, что лучше не спорить с ним по этому поводу.

– Почему бы нам не пойти в кино? – предложил Вернер, допив кофе. – Там сейчас идёт «Шёлковая нить», ты не смотрела?

– Нет, не видела. – Судя по тому, что она читала в газетах, этот фильм представлял собой плохо замаскированную нацистскую пропаганду, чернившую «гнусных еврейских капиталистов», и у неё не было ни малейшего желания его смотреть.

– Тогда пошли. – Вернер поднялся и щёлкнул пальцами, требуя счёт. Официант торопливо подбежал к ним, и Вернер бросил на стол несколько купюр, даже не взглянув на него. Смущённо улыбнувшись ему в знак извинения, Биргит вслед за Вернером вышла на улицу.

Едва они вышли в сырой ноябрьский вечер, стало ясно: что-то случилось, хотя Биргит не могла понять, что именно. Она плотнее закуталась в пальто и шагнула ближе к Вернеру, который обнял её, и оба стали напряжённо всматриваться в сгущавшиеся сумерки.

– Что происходит? – неуверенно спросила она. Люди куда-то спешили, низко опустив головы, и на соседней улице она увидела банду в коричневых рубашках, собравшуюся вокруг витрины. Биргит услышала насмешки и звон разбиваемого стекла. Она посмотрела на Вернера, лицо которого внезапно посуровело.

– Пойдём в кино, – сказал он.

– Что происходит? – повторила она.

– Ты правда хочешь знать? – Он взял её за руку, но она вырвалась и пошла к толпе, наполовину состоявшей из бандитов в коричневых рубашках, а наполовину – из случайных прохожих. Все они окружили витрину магазина на другой стороне площади, в воздухе витало ощущение угрозы.

Это был кабинет врача, одно из немногих переживших аншлюс заведений, которое могли посещать евреи. Витрину разбили, бросив в неё кирпич, а хозяина выволок на улицу бандит в коричневой рубашке, и несчастный изо всех сил старался не съёжиться, хотя всё его тело дрожало, а глаза остекленели от страха.