Сестры Эдельвейс

– Я так хочу, чтобы мы жили в нашем собственном доме, как муж и жена, – говорил Франц, и Иоганна никогда ничего не отвечала, потому что сама хотела этого больше всего на свете, но это было немыслимо. Она готова была выйти замуж за Франца в любой день, когда бы он ни предложил, но он уже сказал, что не хочет привязывать её к себе, пока не станет свободным и уважаемым гражданином. Когда настанет этот день и настанет ли он вообще, Иоганна не знала.

Вот и теперь, войдя в дом на Гетрайдегассе, она встретила домочадцев в мрачном и напряжённом настроении. Отец поднял глаза, и его лицо просветлело, когда он увидел дочь. За год он постарел лет на десять и стал гораздо чаще страдать от головной боли, но по-прежнему старался сохранить хорошее расположение духа и готовность к сопротивлению.

– Всё в порядке, майн шатц? – спросил он.

– Да, папа.

Он перевёл взгляд на Франца, который, как обычно, сидел рядом с ним, если только кто-то не подходил к двери магазина – тогда он прятался наверху. Иоганна улыбнулась ему, и он подмигнул в ответ, тоже, как и Манфред, стараясь держаться бодрым, хотя с каждым днём это становилось всё труднее.

Но, по крайней мере, сегодня они были в безопасности, и солнце сияло, и погода шептала, что скоро весна. Когда-нибудь, подумала Иоганна, безумие, охватившее мир, всё равно закончится. Ей нужно было верить.

Иоганна только начала подниматься по лестнице в кухню, когда раздался внезапный стук в дверь магазина, резкий – бум-бум-бум и кровь в её жилах похолодела. В этом звуке было что-то требовательное, что-то пугающее. Франц мгновенно поднялся со скамьи и пронёсся мимо Иоганны наверх, на ходу легонько коснулся её руки, и его пальцы тут же сжались в кулак. Хедвиг уже ждала наверху, чтобы запереть за ним дверь чердака. Биргит быстро собрала свои инструменты и заняла место Франца, а Манфред пошёл открывать. Все они действовали быстро, ловко, как персонажи балета. У двери стояли два офицера гестапо в серой униформе. Свастики на их нарукавных повязках были похожи на брызги крови.

– Офицеры. – Манфред учтиво поклонился им, ничем не выдав тревогу.

– У нас есть основания полагать, что здесь ведётся подозрительная деятельность, – холодно сказал один из офицеров, и Манфред удивлённо посмотрел на него.

– Подозрительная? Уверяю вас…

– Мы произведём обыск помещения.

Чуть помедлив, Манфред вновь поклонился и отступил в сторону. Застыв на нижней ступени лестницы, Иоганна смотрела, как двое мужчин, элегантных и вместе с тем жутких, рыщут по дому. Их кожаные сапоги сияли, на идеально выглаженных униформах не было ни пятнышка. Но каждый их выдох источал высокомерие и зло.

– Вы чините часы? – вежливо спросил один из них, взглянув на шедевр в стиле бидермайер, над которым работал отец.

– Да, верно.

– Какие красивые часы, – ответил он.

– Да, прекрасный экземпляр. – Манфред улыбнулся, и мужчина улыбнулся в ответ, прежде чем пальцем подтолкнуть часы так, что они упали со стола на пол. Биргит затаила дыхание, но никто не издал ни звука; повисла напряжённая тишина. Какая-то шестерёнка – Иоганна в этом не разбиралась – покатилась по полу и остановилась у ног офицера. Все застыли, и время, казалось, тоже замерло, парализованное ужасом происходящего. Иоганна поняла, что, зажав рот рукой, до крови кусает костяшки пальцев. Офицер подошёл к ней, осколки хрустели под его сапогами.

– Нам поступили сообщения о собраниях, проходивших в этом доме, – произнёс он чётким, хорошо поставленным голосом. – Подозрительных собраниях, на которых обсуждалась возможность независимости Остеррайха, его отделения от Германии.

Он назвал Австрию Остеррайхом, хотя страна получила это новое название совсем недавно. Иоганна сглотнула и всем телом вжалась в стену. Мужчина обвёл её взглядом, в котором читался пресыщенный интерес:

– Вы фройляйн Эдер?

Она кивнула. Он вновь обвёл её взглядом сверху донизу, а потом отвернулся. Иоганна выдохнула так тихо, как только могла.

– Мы когда-то проводили такие собрания, – спокойно произнёс отец, стоявший у двери, – но они прекратились сразу после аннексии Австрии, то есть Остеррайха. Больше они здесь не проходили.

Мужчина повернулся и посмотрел на него.

– Даже в этом случае ваша преданность рейху вызывает сомнения.

Отец не ответил, и Иоганна почувствовала, как сердце разбухает в горле, как беззвучный крик рвётся из груди. Если гестаповцы слышали только о тех давних собраниях и больше ни о чём, они ведь не стали бы слишком их мучить? И всё же она знала, что отец не сможет лгать, даже эсэсовцам, даже если от этого будет зависеть его жизнь. Если его спросят о преданности рейху, Манфред Эдер ответит правду, и да поможет им Бог. Тишина затянулась ещё на какое-то время. Иоганна стояла, не шевелясь, сердце колотилось медленными, болезненными ударами, ужас не давал двигаться, приковывал к месту, когда всё, чего ей хотелось – бежать.