Сестры озерных вод

Демьян многое отдал бы, чтобы повернуть обратно. Только нечего было отдавать. Да и некому. Кровь он заметил, добравшись до первой хвойной лапы. Только вдохнул смоляной дух, и сразу понял: беда уже случилась. Трава у корней была смята, будто на ней хорошенько потоптались. Мягкие шишки попадали вниз, словно кто-то стряхнул их, ударившись о ствол.

Дема наклонился, чтобы поднять одну, и застыл — темная капля блестела во мху. От нее несло едким страхом. Демьян смазал каплю, растер пальцами и бросился вперед. Теперь путь ему указывала не красная нить. Красные капли крови вели его через опушку туда, где темнели ягоды жимолости. Веточки расступились, пропуская Хозяина. А за ними начиналась маленькая поляна, вся поросшая разнотравьем. Среди щавеля и ревеня желтыми огоньками мелькал цветущий одуванчик. Над зеленью высились столбики люпина. Дема вдохнул медовый запах травяного полудня — с ним мешался металлический дух пролитой крови — и вошел в зеленое море, дотрагиваясь до цветущих голов ладонями. Внутри него леденела пружина тревоги. Крови становилось все больше. Капли растекались, орошая травинки, стекая по ним к земле. Дема чувствовал их — каждую пролитую как свою. Это и была его кровь, просто натекла она из другого тела.

Тело это Демьян нашел на палом лапнике. Кровавый след стал густым и пахучим, еще чуть — и на него придут другие охотники. Лежавшую среди сухой хвои Аксинью они не пугали. Бледное лицо сковало мертвенное равнодушие. Ввалившиеся глаза смотрели тускло. Но живот, рассеченный ударом серпа, еще поднимался и опадал, судорожно и упрямо, как вся жизнь, прожитая старой ведьмой.

Демьян упал на колени, не дойдя до матери двух шагов.

ФЕКЛА

Это был сон. Долгий, вязкий, невыносимо скучный. Фекла спала и никак не могла проснуться. Ей снилось, что она заперта в девичьей спальне, — все кругом знакомо, все любимо когда-то, но будто подернуто серой дымкой. Рука постоянно порывалась смахнуть пыль, осевшую на мир вокруг, но безвольно опадала на покрывало, стоило только пошевелить ею. Сил не было, мыслей тоже. Одно только желание — проснуться. Проснуться как можно скорее.

Но куда там.

Слишком странный сон. В нем можно было открыть глаза на рассвете, вскочить с кровати, отбить голыми пятками дробь, вторя старику-дятлу с красной лысеющей макушкой. И не проснуться. Можно было встать у окна, всмотреться в туманную даль, уловить, как шепчет там кто-то чуть слышно, нежно и ласково. И не проснуться. Можно было выучить песню леса и тянуть ее, чтобы поющему не было так одиноко. И не проснуться.

Фекла не ощущала тела — так, мешок, полный опилок, что таскался за нею, пока сама она скользила по комнате, пытаясь пробудиться. Пудовые ноги волочились по полу, отросшие волосы лезли в глаза, Фекла закусывала их, жевала непослушными губами, а слюна стекала по подбородку. И тут же из ниоткуда, из кисельной, туманной пустоты появлялась ненавистная девка — ключница ее, тюремщица. Хватала, тащила, угукала с ней, как с малолетней, утирала лицо, целовала щеки, гладила по голове. О, с каким наслаждением Фекла вцепилась бы в нее, задушила бы, истерзала, да только откуда взять силы, если спишь и сон твой глубок?

Потому изо дня в день Фекла металась в клетке спальни, как раненая зверица, кидалась на стены, дышала на стекло, оставляла непослушными пальцами следы и ждала спасения. Но тот, кто мог бы ее спасти, исчез. Фекла силилась разглядеть его в темноте углов, вскакивала среди ночи, бежала, опрокидывая на себя склянки, чашки и горшки. И каждый раз ее перехватывали сильные руки, скручивали, больно впивались, вели обратно. А углы хищно темнели, равнодушные к страданиям увязшей во сне.

Фекла уже отчаялась, когда он вернулся. Тот, кто мог бы ее спасти. Она сидела в постели, прислонившись спиной к подушкам, и медленно погружалась в них, будто в болото. При мыслях о поросшей мхом топи в животе становилось колко и зябли кончики пальцев, а почему — кто разберет? Фекла наматывала волосы на запястье, виток за витком, — все ждала, когда же они прорежут кожу, чтобы острая боль встряхнула тело, чтобы горячая кровь разлилась по белым простыням. Бездушная тюремщица прятала острое, опасное и желанное. Даже кормилась Фекла из ее цепких рук. Деревянная ложка утыкалась в губы, с силой разжимала их, проникала в рот, поворачивалась там, оставляя на языке безвкусное варево. Вот и вся снедь — моченый хлеб, кислое молоко, перетертое в кашу мясо. Выплюнуть бы в лицо тюремщице, только не слушался рот.