Сестры Шанель

Потребовались месяцы уборки, люди сгребали ил, мыли, скребли, посыпали все вокруг негашеной известью, ремонтировали дороги и укрепляли здания. Пришла весна. Дурные запахи поредели и улетучились, когда с наступлением тепла на каштанах вдоль аллей распустились розовые цветы и в парках по определенным дням заиграл оркестр. К маю мы почти забыли о le crue de la Seine, о руинах и зловонии.

Когда однажды днем пришла телеграмма от Эдриенн, мы решили, что родители Мориса наконец одобрили их помолвку. Но пока Габриэль читала, ее голос из взволнованного превращался в расстроенный.

МОИ ДОРОГИЕ, ДЖУЛИЯ-БЕРТА БОЛЬНА. МЫ ВЕЗЕМ ЕЕ В ПАРИЖСКУЮ БОЛЬНИЦУ. MAISON MUNICIPALE DE SANTE НА РЮ-ДЮ-ФОБУР В СЕН-ДЕНИ. БУДЕМ ЗАВТРА. МОЛИТЕСЬ.

Ледяной ветер пронзил меня насквозь, и я в оцепенении опустилась в кресло. Мир сузился до одного имени: Джулия-Берта.

– В больницу? – прошептала я. Мы даже не знали, что наша сестра заболела. А теперь ее везут в больницу?! – Туда едут умирать.

– Не будь деревенщиной! – рявкнула Габриэль. – Ты рассуждаешь, как бабушка. Кто из Шанелей лежал в нормальной больнице, где работают нормальные врачи? Maison Municipale de Sante предназначена для людей со средствами. Это совсем другое.

Я всегда представляла Джулию-Берту улыбающейся, с карманами, полными хлебных крошек для птиц, сидящей на рынке с корзинкой щенков. Эдриенн часто ездила в Мулен проведать ее и своих родителей. Должно быть, в последний приезд Эдриенн и узнала, что она больна.

Но наша сестра не любила перемен. Она не приехала бы в Париж, если бы ситуация не была ужасной.

Чуть дальше по улице, где мы жили, находилась церковь Святого Августина с высоким серым куполом. Перед ее фасадом стояла статуя Жанны д’Арк – на коне, с угрожающе поднятым мечом и свирепым взглядом. Мы с Габриэль пронеслись мимо нее, поднялись по ступеням церкви под фризом с изображением Христа и Двенадцати апостолов.

В приделе мы зажгли свечу и опустились на колени. Первое, что я сделала – попросила прощения. Я не была в церкви с тех пор, как покинула Мулен. Я обращалась к ликам на фресках и витражах, к резным изображениям ангелов и святых, мучеников и епископов, ко всем, кто был готов выслушать.

О святые ангелы, пожалуйста, не забирайте сестру!

В ту ночь мне не хотелось оставаться одной. Присутствие Габриэль успокаивало, связывало с Джулией-Бертой, но я видела, что она хочет быть с Боем.

– Ты же понимаешь, правда, Нинетт?

Мы повзрослели и уже не были девочками в пансионе, которые не могут друг без друга. Но все же, останься она со мной, мне было бы легче.

Габриэль дала мне порошок под названием веронал, который иногда использовала от бессонницы.

– Посижу с тобой, пока не заснешь, – сказала она и сидела рядом, пока препарат не подействовал, избавляя от мыслей, увлекая в темноту, где не было страхов и снов о нашей матери, холодной, серой и умирающей. Я просто провалилась в забытье.

Когда на следующий день я увидела в больнице Джулию-Берту, лежащую на кровати на груде подушек, у меня перехватило дыхание. Наша прекрасная, чувственная сестра увяла, ее скулы под желтоватой кожей заострились, черты стали грубее. Сухие губы потрескались, она дышала хрипло и прерывисто. В ее глазах, на мгновение приоткрывшихся, появился странный, безумный блеск. Казалось, она нас не замечает. Я изо всех сил старалась сохранять самообладание, но комок подступал к горлу.

Эдриенн сообщила, что у Джулии-Берты был жар, она то приходила в себя, то теряла сознание. И кашляла кровью.

– Это длится много лет, – сказала Эдриенн. – Она скрывала, не хотела, чтобы кто-нибудь знал. Даже маман. До того случая на рынке несколько недель назад. – Она покачала головой, ее голос дрогнул.

– Что ты имеешь в виду? Что произошло? – взволнованно спросила Габриэль.

– У нее пошла горлом кровь. Кровь была повсюду, хлестала потоком, как сказала маман. После этого они не могли… она не могла больше ходить на рынок. Люди боялись находиться рядом с ней. Они боялись, что заразятся.

– Чем? – напряглась я.

– Чахоткой.

Болезнь, которая убила нашу мать!

Мне показалось, что мои внутренности сделаны из стекла, и в эту секунду они разбивались вдребезги. Бедная, бедная Джулия-Берта…

– Когда я узнала об этом, то сразу же отвезла ее к врачу, – продолжала Эдриенн. – Он порекомендовал санаторий в Швейцарии. Морис любезно предложил оплатить пребывание там. Но Джулия-Берта отказалась. Мне оставалось лишь уговорить ее приехать сюда, в Париж, где врачи лучше, чем в Мулене. Она согласилась только потому, что вы живете здесь.

– Что говорит здешний доктор? – спросила Габриэль. – Они могут ее вылечить?

Эдриенн подавила рыдание.

– Он сказал Морису… он сказал Морису, что уже слишком поздно.

Слишком поздно?! Я посмотрела на Габриэль, в надежде, что она закатит глаза, ухмыльнется и заявит, что этот доктор, должно быть, никуда не годится, что мы должны найти другого. Но она молчала. Ее веки были прикрыты, будто она пыталась осознать услышанное.