Сестры Шанель

– Я вернусь, – сказал Лучо однажды вечером, когда мы прогуливались вдоль канала Сен-Мартен. Лето подходило к концу, и мы оба знали, что в конце концов ему придется уехать в Аргентину. – На несколько недель в ноябре. А потом почти на весь март. Потом снова на все лето. Я буду здесь все лето, Антониета!

Я подняла на него глаза. Неужели? Иногда люди уходили и не возвращались. Он притянул меня к себе, и я постаралась запомнить его запах, ощущение тепла, исходившего от него. Я крепко сжала его сильную и умелую, не слишком жесткую, но и совсем не мягкую ладонь.

С тех пор он каждый день дарил мне что-нибудь, напоминающее ему меня.

– Я вижу тебя повсюду, – говорил он.

Сначала это была розовая роза без шипов, потом маленький камешек, который привлек его внимание, сверкнув на солнце. Он принес мне клубнику:

– Попробуй. Она не слишком терпкая. Сладкая, но не приторная.

Букет георгинов абрикосового цвета.

– Какие красивые! – восхищался он. – Яркие, живые. Посмотри на цвет, на то, как маленькие лепестки раскрываются миру.

Лист в форме звезды:

– Мы все кусочки звезд: их обломки, упавшие на землю. Мы с тобой, Антониета, с одной и той же. Я точно знаю.

В юности я считала мелодрамы Декурселя воплощением романтики. Я и понятия не имела, что настоящая жизнь может быть куда романтичнее.

В конце июля Андрэ вернулся из школы, и Лучо повел его на конюшню, чтобы научить ездить верхом.

В августе Бой с Габриэль уехали в Довиль, курортный городок на побережье Нормандии для богатых и титулованных особ, и взяли мальчика с собой. Они выглядели идеальной семьей – супружеская пара и их сын с маленькой собачкой. Мне было любопытно, думали ли прохожие о том же, глядя на нас с Лучо, когда мы возились с Андрэ. Такое сладкое чувство с горьким привкусом…

Любовница. Непристойная. Я очень долго боялась подобных слов. Теперь я в полной мере их осознала: осуждающие ярлыки без учета нюансов. Формально я была одной из них, но не воспринимала себя так. Я просто думала о себе как о женщине, любящей и любимой, и только это имело значение.

Мы старались как можно чаще бывать вдвоем и проводили много времени в номере Лучо. Время летело, приближая неизбежное расставание, и нам хотелось быть рядом, близко-близко, используя каждую свободную минуту, словно мы пытались насытиться друг другом. Прямо из постели он заказывал в номер еду, все, чего мне хотелось, а еще самые разные блюда, о которых я даже не слышала, – просто чтобы я могла их попробовать. Я чувствовала себя королевой.

Когда пришло время уезжать, он взял мое лицо в свои ладони и попросил поехать с ним. В его взгляде смешались сожаление, твердость и печаль.

– Конечно, когда-нибудь, – пообещала я.

Он не стал настаивать. У каждого из нас были обязательства. Лошади – в Аргентине у него. Chanel Modes и Габриэль – в Париже у меня. Лучо знал все о смерти Джулии-Берты, о том, как это потрясло нас с сестрой, о том, что всю нашу жизнь нам не на кого было положиться, только друг на друга. Иногда моя связь с Габриэль казалась почти физической, словно мы делились плотью и кровью. Он все понимал.

– Если ты встретишь кого-то, когда я уеду… – Он отвел взгляд, мышцы на его лице напряглись.

– Не встречу.

Я не смогу.

– Если встретишь – это нормально, – прошептал он. – Я просто хочу сразу об этом узнать, вот и все.

«Тогда, если с твоей женой что-нибудь случится…» – хотела сказать я, но промолчала.

Разумеется, он сообщит. Мне не нужно будет об этом спрашивать. Это я знала наверняка.

В ту ночь нам не спалось. Казалось, если не заснуть, следующий день не наступит и Лучо не придется уезжать. Но как обычно, взошло солнце, и мы вдвоем отправились на вокзал. Он ждал до последнего момента, прежде чем сесть в поезд, и когда состав медленно тронулся, я, оставшись одна на платформе, вдруг вспомнила своего отца, исчезающего вдали, ни разу не обернувшегося. Но Лучо стоял в дверях, высунувшись наружу, и смотрел на меня, пока поезд не набрал слишком большую скорость, увозя его прочь.

ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ

– Дыши, – сказал Лучо, и я пыталась. Но его отъезд выбил меня из колеи, как один из тех холодных ветров Обазина, которые завывали и метались по ущельям. Вокруг стало пусто и тоскливо. В первый день я плакала до тех пор, пока мои глаза не распухли и Габриэль не потребовала прекратить. Никто не станет покупать шляпы у зареванной продавщицы, а сестре нужна моя помощь.

В Chanel Modes не было отбоя от клиентов. Дорзиа стала знаменитой и выходила на сцену в популярной пьесе Bel Ami^[65] в творениях Габриэль – широкополой соломенной шляпе, загнутой вверх по одной стороне, и бархатной треуголке. Кроме того, Les Modes недавно опубликовал фотографии актрисы Женевьевы Викс в шляпах от Шанель. Я была права, доказывая Люсьене, что именно актрисы задают моду.

Наши продажи удвоились. Мы расплачивались по аккредитиву.