Сестры в вечности

Похвалив еду Аниты я завоевал всеобщее одобрение. А когда я сказал, что я не являюсь туристом, приехал в город по делам, а к замкам отношусь без особого восторга, то приобрел сразу несколько новых друзей. Кажется, они решили, что я журналист, который готов на свой страх и риск написать нелицеприятную для Херста статью. Я не стал их пока разубеждать.

В течение часа мне пришлось выслушивать обо всех слухах и скандалах, сопровождавших злосчастное строительство. При этом, надо было стараться пить аккуратно, чтобы не потерять связность мысли до интересующей меня части истории. Наконец, даже я понял, что бедняга Херст уже давно не живет в своем замке, и тот стоит сейчас на этом Зачарованном Холме пустой и заброшенный. Какая же грустная судьба у этих замков мечты, подумал я, окутанный парами пьяной сентиментальности.

— А не случилось ли тут что-то еще до войны? Году в 37-м или 38-м?

— В 37-м? В замке, кажется, состоялась свадьба Патриции Ван Клив14.

— Нет, не в самом замке. Может, где-то окрестностях или в городе. Вам ничего не запомнилось?

Народ немного пошумел.

— Точно! Был пожар, — неожиданно вспомнил молчаливый Билл. — Только это было в 1939 году. Сгорел этот странный дом и его обитатели. Жуткая история.

Завсегдатаи взбодрились. Хоть это и не относилось к ненавистному замку, это была еще одна история про зарвавшихся пришлых. Мне пришлось всех угостить (естественно, за счет Химмельбергов), чтобы не дать угаснуть разгоревшимся уголькам слухов.

— Мы тогда испугались, что начался сезон каких-то сумасшедших. Херсты тут, по крайней мере, всегда жили, хоть и спятили лет тридцать назад. Но вдруг наш местный стряпчий сообщает, что какое-то неизвестное лицо через своих адвокатов приобрело свободный участок земли на хребте и будет строить там дом. То есть еще один замок. Мы тогда подумали — куда катится мир? А тут уже подвозят машины с камнем и щебенкой, ровняют дорогу, начинается строительство. Проект, правда, был поскромнее, чем у Рэндольфа. Управились года за полтора.

— Я думаю, они вначале хотели построить дом, поселиться, а потом уже разбивать там всякие висячие сады и беседки, — вмешался один из посетителей. — Рэндольф же тоже не сразу начал с ума сходить.

— Кто знает, Джок. Мы этот дом тоже никогда не видели. Ребята, что его строили, иногда заходили выпить, так они говорили, что их очень торопят, а с деньги вообще не считают. Как будто они должны успеть к какому-то определенному сроку.

— Успели? — спросил я.

— Наверное. Во всяком случае, потом мы увидели, как едут грузовики декораторов, электриков, машины со всякой техникой вроде холодильников, подвозят баллоны с газом. Наконец, появилась прислуга. Всякие горничные, садовники, не знаю, как там у богатых принято. Мы, правда, сами видели всего троих — шофера и супружескую пару. Она была главной кухаркой, а он вроде домоправителя. У них еще была такая итальянская фамилия.

— Рикетти.

— Точно. Марко Рикетти. А жену его звали Аполлония. Эти двое плохо говорили по-английски, но часто спускались в город. За продуктами и еще чего купить по мелочи. Они и рассказывали, что в доме полно народу, все моют, чистят, готовят комнаты. Только о хозяевах не разговаривали. Ни словечка.

— Потому что тогда они их еще сами не видели, — снова вмешался кто-то.

— Ну да, — отмахнулась Анита. — Но, знаете, что странно. Аполлония мне как-то сказала, что в доме есть детская. И что ожидается прибытие ребенка. Может быть, я не очень хорошо ее поняла, но она сказала «бамбино» и «ниньо». «Ниньо» же это то же самое, как по-испански — малыш, правда? Так что мы с Биллом думали, что там поселиться семья с ребенком. Хотя это, конечно, странно, жить с ребенком в изолированном доме на горе.

— В то время их шофер, кажется, Джонс, каждый день ездил на почту, ждал телеграмму, — продолжил один из посетителей. — И, наконец, однажды приехала хозяйка. Шофер просто привез ее откуда-то.

— Хозяйка? — удивился я.

— Да. Одна. Нам об этом сообщил Марко. Мы столкнулись на рынке морепродуктов, и он сказал, что хозяйка приехала. Одна, без ребенка, без мужа. И не хочет никого видеть. Потом они с женой часто заходили пропустить по стаканчику. Им нельзя было обсуждать хозяйку с чужими, но разве итальянцев заставишь замолчать. Они говорили, что первые дни она была веселая и вроде бы ждала кого-то. А потом все изменилось: она уволила всех слуг в доме, кроме Рикетти, целыми днями плакала, ничего не ела, постоянно посылала шофера на почту. Ясное дело — суженый ее бросил. Может быть, у нее произошел выкидыш. И она сама махнула не себя рукой. Заперлась в доме, почти ничего не ела, все забросила, хотя замок этот явно был не достроен. Риккетти хотели уволиться, так там было тоскливо, но им очень хорошо платили, к тому же делать почти ничего было не надо. Она даже в сад не выходила. Только по ночам.

— Жуть какая, — поморщился молчаливый Билл.

— А слуги не сказали, как ее звали?

— Нет. Говорили «синьора» и «хозяйка». Их бумагу заставили подписать специальную. Они боялись, что, если сболтнут лишнего, у них отберут жалование.