Сеть Алисы

Изображает из себя рыцаря, – подумала Эва. – Однако он вовсе не рыцарь, так чего ему надо? С их последнего разговора, так ее напугавшего, минуло два дня. И сейчас пульс ее зачастил, но она понимала: как бы ни хотелось избавиться от хозяина, отказаться нельзя. Приноравливаясь к его шагу, Эва призвала на помощь свое заикание. Если Борделон затеял очередную проверку, его ждет самый тягучий разговор на свете.

– Весь вечер у вас сияли глаза, – сказал Борделон. – Может, вы влюбились, мадмуазель Ле Франсуа?

– Нет, м-м-м-мсье. На это нет в-в-времени.

Надо прикончить кайзера.

– Однако что-то зажгло ваш взгляд.

Замысел цареубийства. Нет, не думай об этом.

– Б-б-благодарность за все, что имею, мсье.

Они свернули с набережной. Еще пара кварталов и…

– Вы очень неразговорчивы. Для женщины это редкость. Интересно, о чем вы думаете? Весьма любопытно. Как правило, меня не заботит, что творится в женской голове, обычно там ничего, кроме банальностей. Вы банальны, мадмуазель?

– Я простая девушка, м-м-мсье.

– Так ли?

Не сомневайся. Пожалуй, надо щебетать, по примеру безмозглой Кристин. Замучить его глупостями.

– П-почему вы так н-назвали свой ресторан, мсье? – Эва спросила первое, что пришло в голову.

– Опять Бодлер. Подавленные жалобы мои Твоя постель, как бездна, заглушает, В твоих устах забвенье обитает, В объятиях – летейские струи[3].

Затевая этот разговор, Эва не предполагала услышать такую чувственность в ответе.

– М-мило, – пробормотала она, ускоряя шаг.

Еще квартал и…

– Мило? Нет, мощно. – Борделон придержал Эву, его длинные пальцы почти сомкнулись на ее руке. – В загробном мире Лета – река забвения, мощнее которого ничего нет. Именно забвение предлагает мой ресторан – оазис цивилизации, где на час-другой можно забыть об ужасах войны. Уж поверьте, всякий кошмар поддается забвению, если правильно одурманить чувства. Еда – одно средство. Алкоголь – другое. Притягательная сердцевина меж женских бедер – третье.

Он произнес это небрежно и как всегда бесцветно. Эва залилась румянцем. Правильно, – подумала она, – Маргарита и должна покраснеть. Милый боженька, доставь меня домой!

– Вы вспыхнули? – Борделон склонил голову набок, разглядывая Эву. В лунном свете седые виски его отливали серебром. – Я ждал, покраснеете ли вы. В глазах-то ваших ничего не прочтешь. Окна души? Про ваши так не скажешь. Твои глубокие и темные глаза, Как ночь бездонные, порой как ночь пылают; Они зовут Любовь, и верят и желают; В них искрится то страсть, то чистая слеза![4] – не сводя с Эвы немигающего взгляда, процитировал Борделон, от чего она смешалась окончательно. – Чего в вас больше, мадмуазель Ле Франсуа, страсти или чистой слезы? – Борделон коснулся ее пылающей щеки. – Судя по румянцу, наверное, последнего.

– Дамы о таком не говорят, – выдавила Эва.

– Не будьте мещанкой. Вам не идет.

Слава богу, они добрались до ее квартиры. Эва нашарила в сумочке ключ и шагнула под массивный козырек над крыльцом, чувствуя, как струйка пота сбегает по спине.

– С-спокойной ночи, мсье, – попрощалась Эва, но Борделон ступил в тень навеса и неторопливо прижал ее к двери.

Эва не видела его лица, только чувствовала запах дорогого одеколона и масла для волос. Он склонился к ней и, минуя ее губы, лизнул впадинку меж ключиц, оставив влажный прохладный след. Легкое прикосновение его языка Эву парализовало напрочь.

– Хотелось узнать, какая вы на вкус, – отстраняясь, сказал Борделон. – Сладкая, но отдаете дешевым мылом. Вам подошел бы аромат ландыша. Что-нибудь этакое легкое, душистое, юное.

Ни курсы в Фолкстоне, ни натаска Лили, ни прежняя жизнь в Лондоне и Нанси не смогли подсказать, что на это ответить. Эва просто замерла, точно зверек, попавший в луч прожектора. Он уйдет. Сейчас он уйдет, и ты усядешься за донесение. В Лилль приезжает кайзер. Но великолепие бесценного сведения слегка померкло. Его пригасил острый, как бритва, взгляд хозяина «Леты».

В учтивом прощании Борделон перехватил трость и приподнял шляпу.

– Я вас хочу, – сказал он буднично. – Что странно, поскольку обычно меня не привлекают неотесанные девственницы, пахнущие дешевым мылом. Но в вас есть этакое неухоженное изящество. Поразмышляйте над этим.

О господи! – подумала Эва, не шелохнувшись. Борделон поправил шляпу и зашагал прочь.