Сеть птицелова

– Кто? – Авдотья замолчала, натужная улыбка ушла с ее лица, она смотрела на него, будто решала про себя некую задачку, а потом кивнула: себе же, не майору. – Помните, Этьен, Захар-дурачок говорил о зеленом человеке? Откройте этот сундук, и вы увидите его зеленую шкуру, или мундир, если угодно! Да и ради кого бы моя бедная влюбленная Настасья была готова отправиться в леса! Ну, думайте, Этьен, думайте!

* * *

Прошлой ночью.

– Видишь ли, сестрица, дух и бытие подчинены одним и тем же законам, а ежели так, то что можно ожидать от духа при таком-то бытии? Вот она, подножка философских трудов, – когда бытие мое стало отвратительным, дух мой последовал за ним. Помнишь, в Евангелии: «Когда же услышите о войнах и о военных слухах, не ужасайтесь: ибо надлежит сему быть, – но это еще не конец… Это – начало болезней». Начало болезней, Эдокси! Болезней духа. Может, ты думаешь, я ненавидел войну из-за юношеских идеалов гуманизма? Или подозреваешь во мне труса? Так ты ошибаешься, mein Herz.

– Не смей называть меня так!

– Хорошо, не смею. Но дозволь закончить мысль: все мы измучены желаниями, далекими от христианской морали, и вот чем страшна война – она дает нам волю. Как просто и страшно мы умираем в ратных трудах. Где здесь святость вершины Божьего творения – человека? Где преклонение пред самым ценным Божьим даром, жизнью? Где прелесть мирных дней, в которую мы эту жизнь старательно обряжаем? Искусство, философия – ты ведь понимаешь, почему я избрал философию?

– Потому что тебе нравилась игра ума.

– Потому что мне нравилась красота этой игры, потому что она удаляла меня от всего уродливого, к чему меня так тянуло. Это были два полюса, меж которыми метался мой дух. Философия помогала избегать людей и обстоятельств жизни, способных качнуть маятник в ненужную сторону. Но началась война, и я понял: вот она, реальность. Далекая от философии, но как близка она моим тайным кошмарам! Ржание гибнущих лошадей, разрываемая на куски снарядами еще живая плоть… А этот тошнотворный запах, Эдокси, если б ты только знала! Он повсюду: кислый – пороха, железистый – крови. Но вот что страшно: за тошнотой последовало упоение. Упоение от убийства. И не подумай, что я был одинок.

– Так почему же вместо невинных девочек ты не продолжил убивать неприятеля?

– Нет, mein Herz. Эта война не моя, а нашего царя-батюшки да их, французова, холопского императора. Просто она оказалась тем зеркалом, в котором я впервые увидел себя не изгоем. Он был прав: границ нет, они лишь тут, в твоей голове.

– Не трогай меня!

– В твоей вовсе не глупой головке. Но чтобы добраться до сути, нам всем нужен ключ. И ключ он к каждому подбирает свой.

– Кто – он?

– А, вот тебе и стало интересно!

– Ничуть. Ты мне отвратителен!

– А все же. Тебе стоило с ним познакомиться хоть бы и из соображений семейственности – ведь он тоже Липецкий.

– Дальняя родня?

– О нет, весьма близкая. К несчастью, вам не суждено встретиться. Он умер от холеры – какая ничтожная смерть для великого человека. Но вместо того чтоб гордиться подобной родней, папá оберегал его, как чудовище готических романов. А маман почитала своего beau-frère[61] источником разврата. Что касается разврата – не думаю, что ему было это интересно. В подобных историях желание власти всегда преобладает над просто желанием.

– А тебе, тебе разврат интересен? Они дети, Бог мой, Алеша, они же совсем дети…

– Ну, не плачь. У меня здесь нет чистого носового платка. Я старался, mein Herz. Какое-то время убивал животных, дабы уберечь свою бессмертную душу. А после…

– А после?

– А после война показала мне, что Бога нет. А значит, и души не существует. Сопротивляться бессмысленно.

– Нет, не война! Первую девочку убили два года назад!

– Это и был его ключ, глупая.

– Он задушил ее?!

– Да, он. Но прежде вывернул меня наизнанку, произнес вслух непроизносимое, обозначил все давние мечты мои и кошмары. Он показал, как превратить их в реальность. Всем нам диавол шепчет сладкое в уши, но мы заглушаем его шепот молитвою. А наш дядюшка побеседует с тобой по душам – и ты начинаешь верить, что все возможно. И либо решаешься, mein Herz, либо не выдерживаешь первого за жизнь честного своего отражения и кончаешь – но уже с собой. Впрочем, результат все тот же: дьявол улавливает тебя в свои тенета.

– Тогда он сам – демон во плоти…

– О нет, mein Herz. Не будь столь прямолинейна. Думай о нем скорее как о ветхозаветном пророке, отделяющем зерна от плевел. Он – «страж подле Бога; сеть птицелова на всех путях его; соблазн в доме Бога его»[62]. Праведные избегут его сетей, грешники уловлены будут ими. И к слову о праведниках и нас, грешных, – все собравшиеся тогда на охоте мужчины попали под его влияние.

– Я не попала бы!