Они поверили мне. Я дала им свои слайды, мы сделали видео и DVD-диски; со мной провели теле- и радиоинтервью. Еще несколько городов попросили меня о лекции. Это было изнурительным, но и во многом трогательным. Я прилетела обратно в США и открыла блог, полностью посвященный борьбе против строительства Нефтяного центра. Каждый день я пересказывала одну из историй о нефти и страданиях. Их было нетрудно найти. От того, как ENI обошлась с населением Нигерии, до воздействия сероводорода на здоровье человека. Я заботилась о том, чтобы в блоге были и оптимистические сообщения, публикуя истории борьбы местных сообществ, материалы об энергетическом потенциале солнца и ветра, о красоте нашей земли и необходимости защитить ее. Я предпочитала давать цифры и ссылки, а не только мнения. Требовательность к себе позволяла мне уверенно сказать, что, хотя я не обучена в качестве эксперта по нефти, я ссылалась на задокументированные наукой и журналистикой факты, все из которых подтверждали одну и ту же идею. Нефть не значила ничего хорошего для Абруццо – винодельческого, туристического, размеренно живущего края, что раскинулся между Адриатическим морем и Апеннинами.
Наше движение продолжало расти, координируемое с двух континентов. Возникла небольшая армия антинефтяных блогов. Я отвечала на вопросы в Facebook и приглашения на интервью по электронной почте. Жители организовывали встречи и митинги. Были звонки через Skype – в очень странное для меня время суток, учитывая девятичасовую разницу во времени. Иногда я вскакивала с постели и приводила в порядок голову и плечи – так, чтобы вписаться в экран компьютера, оставаясь при этом в пижаме. Они начали называть меня своей Эрин Брокович. Мои родители, живущие в Италии, были моими ушами и глазами на расстоянии. Они рассказывали мне истории о разговоре пожилых дам про Нефтяной центр в парикмахерской, про дебаты о нефтяных загрязнениях у механика. Это было хорошо. Люди говорили об этом, и медленно, но верно общественное настроение поворачивалось против Нефтяного центра. Мы просто были первыми – и наиболее объективными – в битве за сердца и умы людей. Нефтяники не утруждали себя вмешательством, а политики имели слишком слабое представление о деле, чтобы дать отпор моим научным выводам. У меня появлялось все больше уверенности не только в собственной научности, но и в выдвигаемых мною требованиях открытого и демократичного рассмотрения. Наши голоса должны были быть услышаны.
Наконец симпатизирующий нам политик предложил в качестве варианта временный мораторий на строительство Нефтяного центра – до тех пор, пока не выяснятся все его возможные последствия для здоровья людей. Мы организовали митинг в холодный мартовский день, когда должен был обсуждаться предложенный законопроект. Это была практически безнадежная затея: губернатор сам ранее заявлял о своей поддержке Нефтяного центра, и, в конце концов, те же самые политики ранее выдали все необходимые разрешения. Шансов было мало. Могут ли они действительно изменить свое мнение теперь? Я находилась в Калифорнии и периодически проверяла обновления и фотографии в электронной почте. Сколько людей пришло? Пройдет ли мораторий? Что ответил губернатор? Наконец, я открыла свою электронную почту и увидела срочное сообщение: собрались рекордные шесть тысяч человек с сельхозугодий Ортона в Аквиле. По многочисленным просьбам был принят девятимесячный мораторий на все загрязняющие производства «класса А» в Абруццо. Единственным загрязняющим объектом «класса А» в разработке был Нефтяной центр. Это была большая победа. Губернатор сказал, что никогда в его жизни так много людей не приходили под его окна, чтобы поддержать одну-единственную меру. Мы ликовали – от Калифорнии до Абруццо. Теперь у нас был мораторий до декабря 2008 года. Мы не имели ни малейшего понятия, что будет дальше, но и несколько месяцев передышки были к лучшему – все это время мы могли продолжать координирование, информирование, работу над стратегией.
В те выходные я совершила длительную поездку вдоль побережья Калифорнии – в уединении. Чтобы подумать, осмыслить победу. Я была счастлива, но где-то по пути чувство одиночества настигло меня. У нас было девять месяцев моратория, но у меня не было почти никого, чтобы отпраздновать вместе, вживую. Мне стало одиноко. Я прожила эти последние шесть месяцев активизма «почти» там, будучи подвешенной в виртуальном пространстве. Я хотела быть там и праздновать победу с моими новыми друзьями.