Севастополист

«Знаешь, я завидую тебе, – написал Инкер. – Завидую, что это был ты. Все выбирали тебя – и Фе тебя выбрала».

Я знал, что он завидует. Помнил его чувства к Тори и наше с ней прощание. И то, что у них ничего не сложилось, да и не пыталось сложиться. Конечно, он мне завидовал! Видел, как мы с Фе относимся друг к другу, понимал, кем я был для нее, что значил. Инкеру так не хватало этого – но даже Башня не смогла ничего поделать.

«И Башня выбрала тебя», – добавил Инкер. Я посмотрел на него и не смог сдержать смеха. Но это не был злой смех – скорее нервный. И печальный: ну как же он не понимает? Столько прошел – и ничего не понял!

«Башня выбрала всех нас. Теперь выбираем мы. – Я протянул ему руку, но тут же ударился о дурацкое стекло. – Иди ко мне по коридору! Иди! Я тебя встречу, и мы пойдем вместе!»

Но Инкерман покачал головой.

«Я кинул лампу в бездну», – это было последнее, что я от него получил.

Не стоило спрашивать – скоро и сам все узнаю, решил я. Инкерман не хотел идти, да и не сумел бы. А что я мог сделать? Только отправиться к нему, сдать лампу и перейти в его отсек Пребывания? И когда я взглянул на него напоследок, это не был уже взгляд друга.

Я вспомнил одну небольшую деталь, которая вдруг заслонила в моем сознании все остальное. В Пребывании мне так и не встретился Кучерявый. За мной не было охоты – никакой, вообще. Никто не просил отдать лампу, никто не предлагал купить, не пытался отнять, не угрожал мне.

Но, кажется, меня пытались убедить, что лампа больше не нужна.

«А вообще, возможна ли дружба, – думал я, уходя и не оборачиваясь, – если все получается так?»

Передо мной пронеслись образы – лица родных, дорогих мне прекрасных людей. Мои недалекие, Фе, Евпатория, Керчь… Это было молниеносным, как говорили в смешных ветхих книгах, видением, но его оказалось достаточно, чтобы отправить Инкеру свой последний ответ и вместе с тем отбросить все оставшиеся сомнения.

Пусть делает что хочет – его жизнь.

– А я пойду!

Сос

Это не было долго или мучительно.

Я собрался, поел, проверил, на месте ли лампа, достал и взглянул на нее. Лампа источала мягкий голубой свет, и я еще раз поразился ее сходству с каменной глыбой, что привиделась во сне. Не стал прикрывать дверь, зная, что не вернусь, и неторопливо отправился по коридору. Я ровно дышал и был уверен в каждом своем шаге. Просто шел.

Сомнений не оставалось, но мысли, конечно, были. Нельзя идти, вовсе не думая, туда, где ожидает неизвестность. Передо мной открылась дверь, кое-где под потолком зажглись тусклые лампочки. Я дошел до лампомата, посмотрел брезгливо на него и дверцу рядом с ним. Мне не хотелось даже называть ее дверью – хотя по габаритам это была, конечно же, дверь. Но для меня она была дверцей позора. И дело вовсе не в страхе или испуге, которые могли отвратить от «пламенной» двери даже тех, кто стремился к ней, и убедить выбрать все-таки дверцу. Но не они позорны – боится каждый человек, страх неизбежен.

На самом деле, стоя там и готовясь войти, я вспоминал Феодосию и думал… про любовь. Но совсем не оттого, что я жалел и сокрушался о потере, и не оттого, чтобы запомнить лучшее, если мне вдруг предстояло погибнуть. Я не знал, насколько близок к истине в своих рассказах Инкерман, и надеялся лишь на себя, на то, что сумею, успею сориентироваться, что бы меня там ни ожидало.

А любовь? Это странное слово, которое мы, живя в городе, произносили не слишком часто. Любовь – это здорово, но и без любви хорошо, не она делает жизнь жизнью. По крайней мере, не она одна – в чем был уверен я, да и, пожалуй, каждый севастополец. Но если бы меня теперь спросили: «Что такое на самом деле любовь?» – а давайте предположим, что меня спросили, – я бы ответил так: это наш путь выше.

Единение любви и пути – вот что движет человеком. Ты делаешь первый шаг своего пути вовсе не ради любви, а то и о ней не зная. Но вот ты идешь и идешь, и идти все трудней, а порою почти что невыносимо, и потом наступает момент, когда ты больше не можешь идти – и не идешь дальше. И только любовь может помочь продолжить, возобновить твой путь. Но вот что важно: ты не делаешь это ради любви, нет, напротив, это любовь – ради тебя, когда ты идешь. Ее не будет без твоего шага: только тем, что идешь дальше, ты даешь ей жизнь, ты создаешь ее.

И я был уверен, что Фе обо мне думала, стоя у той двери и готовясь сделать свой шаг. Я должен был его сделать, и эта любовь помогала мне. Я должен был Фе за ее любовь. Все, что мне оставалось, – дать этой любви жизнь и идти дальше. Ведь, если вдуматься, что требовалось? То же, что я столько раз проделывал: дождаться открытия двери и войти в социальный лифт. И пусть этот лифт отличался немного от прежних – что ж, не могло же все быть одинаковым! Ведь это Башня, она такая.