Севастополист

«Но у тебя еще есть шанс не сыграть за них!»

«Инкер, послушай! Это все отдает безумием, но… Ты даже не объяснишь, а почему я не могу сыграть за них? Не зная, кто они такие. Мне просто любопытно, понимаешь?»

«Это ты ничего не понимаешь! Тебе сказали, что ты должен донести лампу, и тебе даже не интересно зачем. Ты слеп. Ты не зря был на Сервере. Он заменил тебе последние мозги».

«А ты знаешь? – Я не хотел препирательств, а хотел, наконец, информации. – Ты знаешь, зачем зажигать лампу?»

«Это как свеча. Или аккумулятор. Ты зажигаешь лампу, чтобы внизу все было хорошо».

«Но как это может быть связано?»

«Я не знаю, – признался Инкерман. – Кто мне это скажет? Но это так работает: пока избранные, те, кто доходят до самого верха, зажигают свои лампы, Севастополь стоит».

Я не успел прийти в себя от этих слов, как увидел, что за спиной Инкермана появились люди. Сначала один, потом еще пара, потом целая компания – они шли с разных сторон, выходя из коридора, и выстраивались полукругом за спиной у Инкера. Выглядело это жутко, словно ритуалы ветхих. Я попятился, совсем забыв про толстое стекло.

«Смотри! – Вотзефак опять завибрировал. – Они все, как и ты, пришли из Созерцания. Они рискнули и проиграли. И теперь живут здесь. Но живут. Они ждут тебя».

Я развернулся и побежал – впервые мне стало так страшно, что я даже не оборачивался и не смотрел на вотзефак. А остановился, чтобы отдышаться, лишь поняв, что надежно спрятался в лабиринте коридоров своего отсека, и жуткая площадь осталась далеко позади.

Потом я часто вспоминал их. Они были изможденными, мне кажется – едва дышали. Ни у кого из них не было лампы в руках или чехла с лампой.

У меня был. Я стал держаться за него, не прекращая, – тем более не удавалось спать. Помучавшись и поворочавшись, я вновь совершал прогулки, ел, тоскливо провожал взглядом тени, мелькавшие на перекрестках.

«Я вдруг вспомнил о поломничествах, – написал мне Инкерман. – И знаешь, о чем я подумал?»

Мне было не интересно, и, словно понимая это, Инкер не стал дожидаться ответа.

«Как думаешь, почему возможность прямого поломничества дается лишь жителям Созерцания? Потому что именно там сильнее всего разочарование. Там чаще всего ломаются. Все, что будет дальше, более-менее ясно. И поэтому уже проще. А на Созерцании – тяжело».

«Что ты знаешь о поломничествах?» – вяло отозвался я.

«Фе говорила, – как будто с гордостью ответил Инкерман. Хорошо, без желтопузика в очках. – Не один ты у нас умный».

«У меня не было разочарования на Созерцании, – только и ответил я. – Грусть была, непонимание, что-то еще – да, чувства тут накатывают разные. Но ни разу не испытывал разочарования».

Я писал ему чистую правду. Умалчивая только об одном: здесь, в Пребывании, я был близок к тому, чтобы испытать это. Близок, но не…

«Если бы ты там остался подольше, то понял бы это, – с привычным знанием дела сказал Инкерман. – Ты бы сломался. Но ты все сделал верно, молодец».

Инкерман надоел мне. Я не хотел читать больше его сообщения, я не верил ему и не понимал его. Но именно в тот момент – решив, что уходить нужно немедленно, – я ощутил, как мне дорог этот человек. Он был единственным, что связывало меня с городом, с прошлой прекрасной жизнью. Был моим – пусть и потерянным – другом. Был последней частицей меня, наконец. Во мне самом оставалось меня меньше.

Только одна лампа.

Я побежал к стеклу еще быстрее, чем уматывал, завидев тех странных людей за его спиной. Есть они, нет – плевать! Я сделаю, что должен, – пусть и знаю, что из этого не выйдет ровным счетом ничего.

«Я сделаю верно и теперь», – бросил в вотзефак.

Инкерман стоял на том же месте, словно вовсе не покидал его. Не помню, как со мной это случилось, что на меня нашло, но я упал перед ним и шептал – и набирал торопливо буквы:

«Я решил идти дальше. Что меня держит здесь? Только котлеты? Я не могу решать бесконечно долго. Я должен сделать это теперь – или вообще не сделаю. Инкер! – По моим щекам текли слезы. – Пойдем со мной!»

«Из моего отсека нет возможности идти наверх, – спокойно написал друг. – Но мне это и не нужно».

«Инкер! Я попрошу наверху за тебя, что бы там ни было, я скажу, что ты мой друг, тебе необходимо быть со мной!»

«Это не так. Не обманывай себя, Фи. Я разочарован. Я разочарован». – Он долго повторял это, и я окончательно понял, что Инкерман помешался, тронулся умом. Возможно, он и побывал наверху – иначе отчего это могло случиться?

Я поднялся и прислонился к стеклу. Мои силы, как и силы Инкермана, были на исходе. Но нужны ли силы сумасшедшим – я не знал. Мне же были необходимы. Как умел, я улыбался ему. Мне было жаль друга.

Внезапно Инкермана передернуло, его лицо приобрело совсем отчаявшийся, жуткий вид, мне стало не по себе. Я посмотрел на экран и увидел:

«Что ж твоя Фе не сказала? Почему же не предупредила, что все окажется так?»

Мне оставалось молчать. Я не хотел рассказывать ему, что Фе, конечно же, предупреждала, но вот, как выяснилось, – только меня; да и я-то особо не слушал ее предупреждения.