Севастополист

Из обыкновенной земли, утрамбованной под нашими ногами, росли обыкновенные крепкие стволы, и они делились на ветки – крупные и помельче, как и положено всем деревьям. Странность начиналась дальше: вместо зеленых живых листьев на деревьях росли непонятные металлические пластины, имитирующие их. Листья сверкали – по ним непрерывно шел ток, он же заставлял их шевелиться. Я бы сказал, что электрические листья крепились к веткам, но это было не так: они именно что росли, являясь неотделимым фрагментом дерева. Я удивленно рассматривал их, пытаясь обнаружить подвох. Но так и не обнаружил.

Здесь был небольшой парк – как и полагалось уровню, в черном и синем тонах. Деревья треском своих шевелящихся листьев словно приглашали пройтись по нему: аллейка уводила вдаль, в какую-то совсем кромешную темноту.

Я с опаской смотрел на этот дивный, но отпугивающий мир.

– Что это такое? – я даже не спрашивал, просто мысль сорвалась с языка.

– Это ламповое поле. Обычное ламповое поле.

Вообще-то, я спрашивал про деревья, но то, что услышал, заставило о них забыть.

– Только оно холодное, – зачем-то добавил Кучерявый.

– Это заметно. – У меня и вправду шел пар изо рта.

– Мы здесь затеяли небольшую реконструкцию, – несколько смущенно проговорил мой спутник. – Мы теперь в правом секторе уровня. Впрочем, цоколи рабочие, но сам сектор немного барахлит. Он отвечает за то, что чуть-чуть севернее – на так называемом материке. Ну да не суть, ты это поймешь позже, – заключил он, догадавшись, что его слова ничего мне не прояснили. – Но ничего, мы его починим, и снова все станет нормально.

– А моя лампа подходит сюда? – неуверенно спросил я.

– Лампы все одинаковы, – кивнул Кучерявый. – Работающее поле удержит их без всякого цоколя. Другое дело – сама лампа, которую ты выбрал, ее форма. Она по-настоящему прекрасна. Это, с позволения сказать, госпожа лампа!

– Ты давно мне это говорил. – Опять навалились неприятные воспоминания, и я стал груб. – Есть что-то новенькое в арсенале?

– Уже по выбранной лампе можно с большой долей вероятности сказать, кто из избранных куда дойдет, где остановится. Например, Инкерман предпочел лампу, олицетворявшую зацикленность, почти что замкнутый круг, – с такой лампой до нас не доходят. Но если бы он выбрал шарик, на который смотрел вначале, или сердечко, как у твоей подруги Тори, шансов не было бы даже на то, что он поднимется выше Потребления. Так вот, помнишь, что ты спросил в самом низу, когда вас знакомили с Башней?

– Вопросов было немало, – я пожал плечами.

– Нет, что ты! – воскликнул Кучерявый, будто я сморозил откровенную глупость. – Такой вопрос один, и его невозможно забыть! Ты спросил: когда это было? Понимаешь, когда?

– Понимаю, – кивнул я.

– Никто не знает про время здесь, но она – Ялта – знала! Когда это было? – повторял он, словно снова и снова пробуя эти слова на вкус.

Мы углубились в темную аллею и взяли курс на стену пещеры.

– Кто она такая, эта Ялта? – заинтересовался я.

– Она менеджер.

– Никогда не слышал этого слова, – фыркнул я. – Звучит довольно гаденько.

– Гадки не сами слова, а то, как их коверкают люди. Изначально это слово означало что-то вроде помощника. Ведь люди должны помогать друг другу, и находится кто-то, кто соглашается взять эту роль на себя. У нас в Башне менеджер в подлинном смысле слова. Не сомневайся, Ялта такая. Она выполняет работу на своем участке и справляется с ней на ура. Но, как и всякий приличный менеджер, она имеет свой узкий профиль. Знает лишь то, что ей нужно знать. А то, что не нужно, просто запоминает, не понимая смысла. Кстати, тебе от нее привет! Ты ей понравился, а это здесь случается нечасто.

Я решил пропустить реплику мимо ушей – в конце концов, было поздно думать о Ялте. Да много о чем было поздно думать.

– А фильм, который показали нам внизу, – правда? – спросил я. – Неужели когда-то такой был мир, заваленный белыми хлопьями, где странно одетые люди в толстых, мутного цвета одеждах бегали по городу, махали руками и прыгали как сумасшедшие, кидаясь друг в друга белыми комками, слепленными из тех же хлопьев?

– Такое случалось на заре нового мира, пока еще не до конца закрыли купол и барахлило наше небо. При нашей жизни севастопольцам уже вряд ли удастся что-то увидеть, кроме бесконечного солнечного тепла.

Это ощущение доверительности, странным образом возникавшее между нами, неторопливость и спокойное течение беседы усыпляли бдительность, но едва я вспоминал, с кем имею дело, блуждаю мимо электрических деревьев по неизвестному пути, как тут же вспыхивали во мне эмоции, рвалось наружу все, что приходилось пережить:

– Ты охотник, убийца, коварный злодей! Ты пытался отобрать у меня лампу, а теперь идешь как ни в чем не бывало, втираешь мне о солнце и тепле!

Но на сей раз, услышав обвинения, Кучерявый только отмахнулся.

– Это все было там. Оставь это, брось. В конце пути ведь так приятно посидеть, подумать, поговорить. Или ты хочешь закончить прекрасный путь бесславным выяснением отношений?