Севастопология

Кабриолетово-озёрно-горно-луговые виллы. Ай-пэды, ай-пады, эти электронные ограждения, е-краны которых видны повсеместно. Ай, ай, I означает instantkrim. Его заваривают кое-чем погорячее, чем альпийская вода, чтоб промокнуть им веснушки покруче, чем Джордж Клуни пьёт кофе, – утомлённые солнцем, но никогда не сгорающие. Или по глоточку испивают как пресный эспрессо. Я слышала, это хорошее средство от малокровия. Мы не покраснеем и не побледнеем – и полуострову поблекнуть и померкнуть не дадим.

Но постой, ведь это лежит на поверхности: где бы он ни лежал, в какой стране, в каком веке, под какими атомными грибами, над какими горами субмаринового мусора, он тяжестью лежит у нас в желудке, он стоит у нас над душой. Давай заключим Крымский пакт, давай подпишем факт на наших же глазах. Вещи назовём своими именами. Давай выговаривать вслух имена тех важных для нас вещей – словно на выставке, пока публика не ознакомилась с феноменом, а то и вовсе с ним не свыклась. Тогда мы сможем сняться с места, выставку отправим дальше, эмпирический ампирский Крым мы актуализируем и кратенько, но всё же, как удастся, дис-дис-крыминируем.

Совет. Удар. Предательство. Тайник. Попытка. Поиск антистиха. Мои антитела не воплощают больше ничего.

Досада, ограда: назальный вопль – о-боже-мой – исказить до сладкого ирредентизма. Видеть всегда, где удастся, оппортунистски привычное и – в удовольствие. Сливочный йогурт и – на выходные! Думать не о различиях, а о сходстве. Или: сходство представлять себе как фильтр для кожи, тут как тут, всегда готов. Вырулить из «прочь, навсегда, безвозвратно», покивать-помахать, как королева, ждущим и нежданным-негаданным проекционным поверхностям, вежливо их поприветствовать и ещё вежливее распрощаться, пройти сквозь них и ускакать от них прочь резвым пионером.

Весёлый полуостров, ты поли-ост, поли-восток, ты всюду близко, вместо того, чтоб быть вдали, в Нигде. Ты не на Винеташтрассе, ты не у Стивенсона, ты не в Восточном экспрессе. Ты личный сундук с сокровищами у тех, кто однажды сидел на тебе, лежал, отдыхал, – у тех, кого ты уже не оставишь в покое.

Говори, речь, говори

Я мыслю себе Крым так, что эту природную наивную живопись не переведёшь на другой язык. Красить полуостров швейцарской кистью – как возможность не проникать в речеобразы о нём, не комментировать и не цементировать. Я в глубоком шоке: корешки проломили асфальт, жаждущие влаги и полные море-зависимости.

Рифму на «консерватив» смазывает нарратив. Только свадьбу в Копенгагене, если вспомнить то неудобство, мой отец фотографировал со штативом.

Пусть это будет захват языком, прокрученным через мясорубку «Вост. Духа», в любом случае легкомысленный посыл: Bei mir biste scheen. Я-то считаю переводы делом, обречённым на провал. Надёжно можно перевезти лишь на корабле или на лодке, от одного причала к другому, от пирса к пирсу, от пристани к пристани. Можно говорить о подражательных стихах, писать о подражании при письме. При этом бьёт ключом пусть не совсем другой, но всё-таки новый текст.

Пишите ваши крымские тексты по-русски, по-украински, по-крымско-татарски. Встраивайтесь в соответствующие традиции, в крымские тексты национально-язычного значения. Не отнимайте у меня моего. Ребёнок, однако, щедро разделяет идею саму по себе. Улица отучает от эгоизма, она учит думать о коллективном благе и делиться благополучием.

Попытки расчёсывать зудящую крымскую память не могут служить доказательством. Более того: спонтанное Re-Enactment в тихом домике в пронзительных словечках – это разваренные остатки в протопленной кухне. Сомнамбулически брести к дивану, который в полусне оборачивается западно-восточной дивой. Частью сознательно, частью совсем нет и не совсем. Праздничные зачерствевшие остатки не могут быть выдумкой, как бы им этого ни хотелось – решение о происходящем выносит вышестоящий уровень. Переживание выхрюкивает текст и нечто, не имеющее с «текстом» ничего общего, чисто восприимчиво изнутри, а снаружи умащает, втирает, смазывает, описывает. Массаж – это месседж. Диктует желудок.

Моё «Я» захватывают переживания воспоминаний и воспоминания переживаний: мой Крым завладевает мной, тюкает в своём ритме (иногда молчание растягивается на годы), в своём нестиле, иногда по бумаге, иногда по лбу. Проживать в чтении, дать себя захватить и освободиться, самое позднее восьмого мая или восьмого марта – не помню точно.