Севастопольский конвой

– … Так вот, – продолжила Магда, выждав, пока комбат деликатно умолк, – когда я почувствовала, что как женщина могу достаться какому-то оккупанту, которого и на дух не переношу, то сказала себе: «Такого быть не должно. Не хватало еще, чтобы ты забеременела от какого-то мамалыжника или фрица!» И повела себя так яростно, так агрессивно… Словом, ты помнишь, чем это для насильника кончилось.

– Еще бы. Сам опасался, как бы не повторить его судьбу.

– Но теперь-то ты убедился, что и нежной я тоже умею быть, – с упреком молвила Ковач.

– На свою беду, тот румын даже не догадывался, что и нежность твоя тоже убийственна.

– «Убийственная нежность?» – повторила она и, запрокинув голову, раскинув руки, вновь подалась к вожделенному телу мужчины. – А что, согласна: нежность тоже способна становиться убийственной. Хорошо сказано. Однако дослушай, коль уж я начала свой рассказ.

– Выговорись, Магда, выговорись…

– Когда я оказалась в плавнях, на рыбачьей тропе, и почувствовала, что сумею прорваться к своим, – наворожила: «Отдамся первому достойному мужчине, который мне понравится и которому приглянусь я сама. Но только нашему, обязательно – своему, советскому, нашему».

Выслушав ее, Гродов задумчиво посмотрел в сторону моря, где на дальнем рейде вырисовывался на фоне утренней дымки корабль, идущий в сторону порта. Ему вдруг пришла на ум некая двусмысленная фраза, которую он вычитал в каком-то журнале буквально накануне войны: «Если вам изменила жена, радуйтесь, что она изменила вам, а не Отечеству».

Дмитрий понимал всю несвоевременность подобного рассуждения и никогда не решился бы высказать его в присутствии Магды. Причем не только потому, что не желал повторить ошибку недавно убиенного ею румынского офицера. Вместо этого напомнил себе, что для женщин, которых, позорно отступая, они оставляют после себя в тылу врага, это принципиально важно: не оказаться в постели с солдатом противника, с оккупантом.

Свой – пусть даже незнакомый и не всегда желанный, такой, каким является для Магды он сам, – другое дело. Все-таки он свой, и тут уж как-нибудь, между своими, разберемся. Хотя после всей той истории с оккупантом-насильником, о которой поведала Ковач, комбат и сам чувствовал себя как-то неудобно. Как способен чувствовать себя мужчина, понимающий, что воспользовался некоей минутной слабостью женщины, которая только что, спасая свою честь, отправила на тот свет сразу двух солдат и вынуждена была выйти на тропу личной войны.

Однако все эти рассуждения должны были оставаться в его душе и в его сознании. Вслух же он произнес:

– Ты – мужественная женщина, Магда. Уже за одно это тебя стоит не только по-солдатски уважать, но и просто, по-мужски, любить.

– Это следует воспринимать как признание в любви, майор Гродов?

Комбат слегка поколебался. Столь прямого вопроса он не ожидал.

– Во всяком случае, как признание твоего мужества.

– С каких это пор, майор Гродов, вы начали ласкать женщин в знак признания их мужества? – озорно, без какого-либо намека на обиду, поинтересовалась Магда. – Да ладно-ладно, не тушуйтесь. Я не стану напоминать, что после столь страстной ночи, которая вам подарена, вы как порядочный мужчина обязаны на мне жениться. Это было бы слишком банально и не по-военному. А вот то, что после этой ночи я уже вряд ли когда-нибудь сумею забыть вас или воспринять близко к сердцу другого мужчину – это, уж извини, майор Гродов, так и останется на твоей совести.

– Всех остальных мужчин, которые попытаются ласкать тебя, я позволяю убивать, – сдержанно улыбнулся Гродов, нежно поводя огрубевшей ладонью по щеке женщины. – В том числе и своих, «отечественных». И еще одно… Когда начнут расспрашивать, говори, что мы с тобой уже тайно виделись. Здесь, на Рыбачьем хуторе. И в деревню ты возвращалась по моему заданию, разведать, что там и как. Ну а дальше – все, как оно было на самом деле: ты убила румынского старшего лейтенанта и его денщика и вернулась ко мне вместе с оружием и документами офицера. Поскольку оставаться на хуторе нельзя было. Я, конечно, попытаюсь представить все так, чтобы до настоящих допросов дело не дошло, но на всякий случай…

– Понимаю: ложь во спасение… Как понимаю и то, что разговор о наших с тобой отношениях, майор Гродов, еще впереди.

Он тоже имел право признаться Ковач, что вряд ли способен будет забыть ее. Но какой в этом смысл, если война еще только разгорается, и, возможно, уже через несколько дней ему вновь придется держать очередной плацдарм?

42

…А два часа спустя прибыла машина из контрразведки оборонительного района. Сопровождавший машину старший лейтенант особого отдела вытянулся перед майором, словно ефрейтор перед маршалом, и, поедая его восторженным взглядом, произнес:

– Я столько слышал о вас всякого, товарищ Черный Комиссар. Даже не верилось, что когда-нибудь увижу вот так, на расстоянии вытянутой руки. Садитесь в кабинку, а я – наверх, с вашими бойцами.

– В кабинке – ваше место, старший лейтенант Венедов. И позаботьтесь, чтобы патрульные как можно меньше тревожили нас ненужными расспросами.