Северянин (СИ)

          Но скралинги ничего не требуют. Они вообще ничего не говорят. Просто едва Норд с Торвальдом входят в поселение, из темноты возникают низкорослые воины с копьями и луками. То, что начинается потом… Так Норд представлял Рагнарек, когда слушал старые песни. Крики, стоны, лязг оружия, испуганные лица и кровь, кровь, кровь. Страшная пляска дрожащего огня факелов и черный дым. Сонные, ничего не понимающие викинги растерянно отбиваются, толком не осознавая из-за чего драка.

          Зато Норда с Торвальдом бой бодрит, они словно просыпаются. Застоявшаяся в членах кровь снова быстро бежит по жилам. Думать, раздирать себя на лоскуты острыми когтями мыслей становится некогда. Потому что любое промедление — и тебя и впрямь разорвут. Но и сейчас, в пылу боя, лихого сражения за каждый новый вздох, над ними летает отчаянье.

          Норд впервые участвует в заведомо проигрышной битве. Он привык нападать, а не защищаться. Скралингов больше викингов, много больше, они злы — ярость за поруганную честь Холь кипит в их жилах, дает силы. Они не боятся, не сомневаются: биться за правое дело их ведут высшие силы.

          Первыми гибнут дети. Два глупых смелых мальчишки. Отчаянно закрывает собой женщина единственного младенца в поселке — ребенка, родившегося уже на новой земле. Дитя кричит, оплакивая уже павших и тех, кому только предстоит умереть.

          Хельги встает на входе в землянку, где прячется Сольвейг. Сольвейг, носящая под сердцем его дитя. Нельзя отступать, нельзя бежать… нельзя даже сместиться на шаг, потому что это откроет ход к его семье. И он стоит, даже когда короткая стрела попадает в бедро и ногу обжигает болью.

          Норд радуется, что не снял с пояса охотничий нож. Против копья он ничто, но все лучше, чем голые руки. Скралинги умелые охотники, но в воинском деле им с викингами не тягаться. Норду даже удается отобрать у одного из нападавших копье и, извернувшись, прошить тому бок некогда его же оружием. Из раны брызгает кровь, течет по древку и смачивает пальцы Норда — слишком долго он стоял неподвижно. Норд вырывает оружие из мертвого тела и оглядывается, проверяя как там Торвальд.

          Торвальд бьется. На нем тоже кровь, но вроде чужая. Это радует. А еще на сердце теплеет от сосредоточенности в его глазах. Он снова стал решительным лидером, вожаком северных волков. И он думает, как вывести свою стаю из ловушки, пусть сам в нее и загнал.

          Торвальду по-прежнему плохо, но теперь он переживает не за себя, а за других. Не меняя выражения лица, он умерщвляет еще одного. Резким ударом, вторя другу, Норд добивает своего противника.

          Но скралингов все еще слишком много. Пусть даже на каждого падшего скандинава придется по два врага, по три… Все рано — им не победить.

          Лицо Торвальда на мгновение мрачнеет, ему не нравится принятое решение, но по-другому, видать, не получится.

          — На корабль! — отчаянный крик перекрывает шум битвы. Крик, ставший спасением для пары дюжин жизней. И концом — для одной: голос Торвальда скралинги знали хорошо.

          Норд смотрит, как медленно оседает тело, с торчащей из груди стрелой. Алая кровь бежит по светлой рубахе. Еще темно, но Норду кажется, что страшное пятно горит красным. Цветом силы, цветом страсти, цветом смерти. Не помня себя, он кидается к другу, любовнику, единственному родному человеку во всем мире. Раньше думалось, что случись подобное, это будет… громко. И ясно. Ну не мог, не мог Торвальд пасть, а мир остаться прежним. Но он остается. Земля не испещряется глубокими рытвинами, небеса не обращаются острыми осколками, звезды остаются на привычных местах. И это — так неправильно.

          Руки Норда сами, без воли хозяина, шарят по еще теплому телу, осторожно касаются растрепанного оперения стрелы, скользят по древку. И отдергиваются, словно обжегшись, когда доходят до раны чуть левее грудины. Дрожащие пальцы ложатся на шею, чуть надавливают. Судорожно скользят по влажной коже в поисках пульса. Еле слышных толчков крови, ритма жизни. Но не находят.

          Норд вздрагивает, когда в уже мертвое тело запускают еще стрелу, и еще. Словно им все мало, все недостаточно. Очередная предназначенная Торвальду стрела раздирает плечо Норда, но он не чувствует — плоти не может быть хуже чем душе.

          Вроде бы Норд кричит. Наверное, он пытается вытащить стрелы. Как? Как они могут? Как могут издеваться над его Торвальдом… Торвальду же больно! Только руки отчего-то не слушаются. Вместо того чтобы тянуть стрелы, они сжимаются на плече мертвеца. Мышцы под ними все еще привычно упругие, в них нет трупной окаменелости. Широко распахнутые глаза все такие же яркие, ничуть не поблекшие. Но совершенно безжизненные, пустые.

          Кажется, Норду что-то говорят, куда-то тянут. Он не хочет уходить: зачем, в чем смысл? Он не может уйти. Норд крепче цепляется за Торвальда. Он хочет остаться здесь, с ним. Нельзя его оставлять. Или пусть тогда забирают обоих.

          Но тот, кто тянет, неумолим. Он рывком поднимает Норда и орет, почему-то голосом Фрейдис, чтоб он шевелил задницей, а потом тянет за шиворот, как нашалившего мальчишку.