Южнокорейская государственная табачная монополия (сегодня известная как KT&G), по слухам, набивала марихуаной свои сигареты в 1960‑х, в период перебоев с поставками табака общенационального масштаба. Только в 1970‑х администрация тогдашнего президента Пак Чон Хи под давлением США официально запретила курение марихуаны в Южной Корее. Бывшие волонтеры из Корпуса мира в Корее вспоминали, как им поручали прочесывать сельскую местность, отыскивать и сжигать посевы конопли[92]
. Некоторые — многие, по правде говоря, — признавались, что сами покуривали марихуану в ходе работ по ее уничтожению. Но президент Пак отнесся к искоренению марихуаны со всем рвением, и даже сегодня в Южной Корее легкомысленный любитель «пыхнуть» рискует получить реальный тюремный срок, если его застигнут за этим занятием.В Северную Корею, однако, добровольцы из Корпуса мира не заглядывали. Культивирование — и эпизодическое курение — конопли там продолжалось, как и прежде, и сегодня КНДР считается ведущим производителем конопли. При этом надо подчеркнуть, что Северная Корея — отнюдь не «парадиз для торчков»: эту культуру всегда выращивали для производства ткани, а не для того, чтобы кайфануть.
Разговоры с перебежчиками также подтверждают, что северных корейцев не стоит считать серьезными потребителями марихуаны. Их «любимый» наркотик, однако, куда более губителен — метамфетамин. «Мет», на жаргоне называемый
Почему это произошло? Семена метамфетаминовой проблемы КНДР были посеяны самими властями. Режим долго полагался на различные незаконные способы пополнения государственной казны (включая и производство наркотиков), попутно отправляя немалые суммы и на счета «Бюро 39» — подразделения ЦК ТПК, которое было создано, чтобы обеспечивать финансами правящую семью. В 1970‑х годах режим зарабатывал, в частности, экспортом опиума. Но производить метамфетамин — уже знакомый некоторым корейцам с 40‑х годов ХХ века, поскольку он широко применялся в качестве стимулятора в японской армии, позволяя солдатам сражаться безостановочно часами, — оказалось дешевле, быстрее и проще.
Большие государственные фабрики в таких городах, как Пхёнсон и Хамхын, начали выпуск метамфетамина, бóльшая часть которого оказывалась в Китае. Япония также была важным рынком сбыта, доступ к которому обеспечивали договоренности с местными бандами якудза: при захвате северокорейского судна в порту Хососима в 2007 году на его борту было обнаружено огромное количество метамфетамина — достаточное для того, чтобы объявить это самой крупной партией наркотиков, когда-либо конфискованной в Японии. Считается также, что персонал посольств поощряют пользоваться дипломатической неприкосновенностью для продажи северокорейского «мета» по всему миру и приносить таким образом государству дополнительный доход.
Правда, по данным исследований Андрея Ланькова и Ким Сокхян, Пхеньян резко снизил объемы производства метамфетамина в начале XXI века. Возможно, это было сделано под давлением Китая, где северокорейский «лед» начал вызывать серьезные социальные проблемы. Но, как и во многих других секторах северокорейской экономики после голода второй половины 1990‑х годов, частный сектор занялся тем, чем перестало заниматься государство. К 2004 году предприниматели активно нанимали уволенных с государственных метамфетаминовых фабрик и приступили к организации производства на заброшенных мощностях. Китайские контрабандисты с энтузиазмом согласились снабжать их эфедрином, из которого производится метамфетамин.
На этот раз конечный потребитель был гораздо ближе. Метамфетамин практически мгновенно распространился по всему северокорейскому обществу, вызвав наибольшее привыкание у горожан[93]
. Вероятно, самым активным потребителем наркотика стала элита — у верхушки просто больше денег на такие «развлечения». По сообщениям из разных источников, даже публичный прием наркотика не вызывает особенного осуждения у окружающих — даже респектабельные