Северное сияние

Вот как получилось, что за вечер я не только выпил приличную дозу коньяка, но и превратился в подлеца, афериста, лгуна и предателя. Правда, зато я узнал о новой расовой теории. О теории господина доктора Вайнерта, знаменитого антрополога, которую тондихтер мне так подробно изложил. Он попросил у официанта бечевку и измерил мою голову. Что-то подсчитывал. Кивал.

— Ну что же, не так уж и плохо, — закончил он свои подсчеты. — Я полагаю, вы мезокефал.

Потом обвил бечевку вокруг своей головы. Он был яйцеголовым, а это означало, что его голова была носительницей высших культурных ценностей. Моя мезокефальная голова не слишком все это понимала.

— А что, если человек водяноголовый, что, если он Wasserkopf [34]?

Тондихтер будто бы не расслышал вопроса. Его долихокефальная голова клонилась вниз. Признаться, и моя мезокефальная голова гудела от коньяка и выразительной Буссолиновой речи. Речь была краткая и волнующая. Когда я ее как следует осознаю, я, наверное, сжалюсь над собой и пойду туда, куда он указал, туда, где мое настоящее место.

45

Там, внизу, где было мое настоящее место, я невольно мысленно измерял череп Главины. Это был ярко выраженный широкоголовец. Тут уж ничем нельзя было помочь. Главина опять буйствовал. А Федятин блаженно улыбался, глаза его горячечно блестели. Главина бушевал, потому что женщина, от которой он только что вернулся, не моется. Никто от нее не требует, чтобы она купалась в пенящейся ванне, как эти бабы из твоей компании, орал он на меня, будто это я был виноват в том, что его подружка не блюдет чистоты. Я настолько уже привык к его крику, что не обращал никакого внимания, знал, что этот добродушный человек кричит просто так, чтобы выкричать свою кровь, которая бурлит под натянутой кожей. Это хорошо видно на щеках, где лезвие всегда оставляет красные ссадины.

— Почему она должна смердеть чужим мужиком? — добавил он и влил в себя стакан вонючего самогона. — Как гнилая рыба. Гнилая морская рыба. — За соседними столиками засмеялись, но Главина, набычившись, так посмотрел вокруг, что смех сразу утих. Этим своим взглядом, который обрывает любой смех, он блуждал по залу, пока наконец его глаза не остановились на мне.

— Почему не бреешься? — спросил он. Я пожал плечами. Он провел обратной стороной ладони по щеке и проговорил — Человек должен быть выбрит, как в армии. Даже если у него нет денег. Умыт и выбрит.

Я кивнул. Последнее время окружающие все больше недовольны мной. Недовольны моей бородой, моей одеждой, моей мезокефальной головой, моим поведением, хорошо хоть, что у меня есть еще поэтическая душа, которую так прекрасно чувствует тондихтер.

В этот вечер Главина был действительно недоволен мной. Этот человек мне симпатизирует, всякий раз радуется, когда я здесь появляюсь, любит поговорить со мной о мировых проблемах, хотя иногда посматривает на меня чуть свысока. А может, в нем просто переизбыток крови и энергии, и он недоволен не мной, а собой. Пожелал узнать, насколько я силен. Предложил помериться силой и поставил локоть на стол. Мне совсем не хотелось: это кабацкое панибратство заходит слишком далеко. Хоть мое место и здесь, тем не менее… Он обиделся. Если я слабак, то он-то очень силен. Хотел мне это доказать. Присел на корточки рядом с моим стулом и ребром ладони ударил себя по затылку. Федятин захохотал, за соседним столиком начали приподниматься. Я не сразу понял, чего он хочет, хотя было ясно, что начинается представление, тут хорошо известное. Он опять стукнул себя по обритому бычьему затылку, и какой-то мужчина показал мне, каким образом я должен сесть ему на шею. Тогда я встал и уселся на него. Он раскинул руки, в зале наступила тишина. Он заворочался и засопел подо мной. Потом стал подниматься, медленно-медленно. Я чувствовал, как напрягаются мышцы. Привстав, он чуть было не потерял равновесие, и я вынужден был схватиться за его короткие густые волосы. Он поднимался все быстрее и быстрее и наконец рванулся всем телом вверх. Я не из легких, и поднять меня требовало немалых усилий. Я почти врезался головой в потолок, раздались крики восторженного одобрения. Руки его были все еще раскинуты, он сделал несколько шагов, я закачался, будто огромный куль. Потом он медленно опустил меня вниз и потрепал по плечу. Его лицо сделалось совершенно багровым. Теперь на нем не было видно ссадин и порезов, ибо кровь прилила к голове, даже глаза налились кровью.

46