Северные амуры

Неожиданно мать обрела хладнокровие, видимо, переступила последний рубеж отчаяния.

— Если я тебе чужая, то и ребенок чужой. Отдай мне его.

— Это не твой и не мой сын, это дитя дьявола! — отрезал бывший муж.

Опьяненные святостью аксакалы гнали женщину, а горбун, самый набожный и самый яростный из них, велел позвать из аула старух, а когда явились святоши, кликуши, которых все жители сторонились, приказал привязать уже лишившуюся сознания мать к дереву.

А сам взял кнут, провозгласил в священном гневе: «Шайтан-шайтан, нечистый дух, забери своего дьяволенка!» — и с размаху врезал по нежному тельцу, положил кровавый рубец и снова впечатал багровую полосу.

Даже аксакалы и старухи — «святые души на костылях» отвернулись, не смея созерцать казнь, а горбун хлестал и хлестал, а когда положил руку на безжизненного ребенка, то крикнул: «Шайтан забрал своего ребенка, а нашего убил!..»

Старцы, отплевываясь от нечестивого, побрели домой, к самоварам, а горбун отправился к мулле, чтоб похвастаться своим деянием во славу Аллаха, в посрамление шайтана. Старухи отвязали Самсикамар, уложили на травке и удалились, искренне веря, что свершили богоугодное дело.

Безутешная женщина металась в горячке два месяца, а когда очнулась, то седые пряди струились в ее жгуче-черных косах. Собрав свои нехитрые пожитки, она ушла пешком к отцу-матери.

Через месяц-другой муж образумился, приехал за ней, сожалея, что сгоряча брякнул «талак».

— Вернись, пальцем не трону, стану беречь, — умолял он Самсикамар.

— Нет, после «талака» не могу лечь с тобою, — твердо сказала женщина. — И не прощу тебе смерти нашего безгрешного первенца. Ты, один ты убил нашего сынка!

От родителей она перешла в дом повивальной бабки Умукамал, ходила с ней к роженицам, помогала ей и училась святому умению принимать младенцев, а когда старушка умерла, сама начала помогать женщинам в их блаженных страданиях…

Гостьи были так потрясены, что оцепенело молчали, всем было страшно — вот до чего доводит людей суеверие. Оно погубило беспомощного младенца.

Наконец кто-то спросил:

— Так во второй раз замуж и не пошла?

— Так и не пошла.

Молодой женушке Ильмурзы, легкомысленной Шамсинур, все было нипочем:

— Инэй, скажи, а шайтан и правда подменил твоего ребенка?

— Аллах, он знает, — коротко обронила бабушка и быстро вышла из горницы.

Шамсинур, сгорая от любопытства, хотела ее догнать, выпытать, но старшая жена Сажида властно прикрикнула:

— Уймись!

Младшая жена обиделась на старшую, поджала губки, но при гостьях вступить с ней в перебранку не решилась.

Служанка принесла самовар, так и стреляющий парком в потолок, и Сажида запела, угощая старух:

— Да вы ведь и не попробовали бауырхака, а я его собственноручно готовила в честь рождения внучонка! Милости прошу!

По новому кругу гостьи погрузились в чаепитие, отведали и бауырхака, и прочих лакомств. Табын, устроенный в доме Ильмурзы в честь новорожденного, удался на славу.

27

На пятый день после родов Сафию повели в жарко натопленную баню, вымыли и пропарили березовым веником, одели в белые чистые одежды.

А в дом тем временем входили гости, теперь мужчины; самым последним, как и подобает по сану, неспешно, солидно вступил мулла Асфандияр.

Когда гостей рассадили по подушкам на нарах, согласно рангу, возрасту и богатству, Ильмурза первым обратился к ним с проникновенной речью, но не как старшина юрта и не как хозяин, а как дед новорожденного.

— Святой хэзрэт, добродетельные аксакалы, почтенные земляки, дорогие мои родственники! — плавно начал он, то и дело поглаживая усы и бороду. — Вы знаете, почему я пригласил вас… Да, у моего сына Кахыма родился сын. Аллах осчастливил меня рождением сына моего сына. Жаль, что сына Кахыма нет дома. Он, как вы знаете, учится в Петербурге!.. — Всем это было известно, но Ильмурза не упустил случая еще разок похвастаться. — От имени сына Кахыма прошу вас — пожелайте моему внуку, а его сыну здоровья, счастья, богатства, знатности.

Гости поднесли ладони к лицу, пробормотали молитву и хором, но нестройно пожелали внучонку всего, чего хотел дед, и даже сверх того.

После этого горделивая бабушка Сажида, так и светясь радостью, внесла внука. Дабы уберечь младенца от сглазу, на ручку ему повязали ленточки, на шею повесили талисман.

Мулла Асфандияр взял ребенка на руки, покачал, как будто ему надо было узнать, сколько новорожденный весит, спросил деда:

— Каким именем хочешь ты наречь сына своего сына?

— Мустафой.

Мулла прошептал соответствующую молитву и трижды сказал в ушко младенцу: «Отныне будешь Мустафа! Запомни свое имя: Мустафа, Мустафа, Мустафа!..»

Наречение ребенка завершилось, как и водится, продолжительной и обильной трапезой с чаепитием и преподнесением подарков.

На следующее утро, едва вернувшись из мечети после намаза, Ильмурза приказал Сажиде:

— Мать, быстренько ставь самовар и приготовь угощение.

— Опять? Это с чего же? — заохала задерганная суетой событий Сажида.

— По пути из мечети встретил Хафиза и пригласил его свершить суннэт[30] внуку.