Северные архивы. Роман. С фр.

пришлось заранее увидеть достопримечательно­

сти, которые предстоит посетить, сотни раз запе­

чатленными на цветной пленке. У него не было

«художественных фотографий», где уловки осве­

щения и перспективы так меняют пропорции, так

выпячивают или сглаживают черты каменной ста-

1 Сладкая жизнь ( итал.).

151

туи, что часто посетителю с трудом удается оты­

скать в каком-нибудь уголке музея данный бюст в

подлинном виде. С другой стороны, его знаниям и

вкусу часто недостает глубины. Первое соприкос­

новение юноши, привыкшего к зеленым рощам Се­

вера, с итальянской природой разочаровывает его.

Сухие холмы не так цветущи, как он себе пред­

ставлял, оливковые деревья кажутся ему жалкими

и убогими. Что бы он сказал сегодня, увидев пей­

заж, где мачты сменили деревья, где воды Клитум-

на, столь милые белоснежным быкам Вергилия *,

текут ниже грохочущей дороги? Черные флорен­

тийские улицы, их дворцы со свирепой лепниной

огорчают нашего не слишком романтичного путе­

шественника. Если бы он смел, то признался бы,

что мускулатура статуй Микеланджело кажется

ему чрезмерной. Во всяком случае, будучи во Фло­

ренции, он посвящает больше времени описанию

усыпальницы великих герцогов с ее красивой се­

ро-мраморной отделкой, чем «Утру» или «Ночи» *. В

Пестуме мощные приземистые колонны, словно

незаметно выросшие из земли, почти пугают его.

Он принадлежит нации, для которой греческая ар­

хитектура обернулась изяществом стиля Людови­

ка XVI или холодной элегантностью ампира. В

первой половине XIX века доклассическая Греция

с ее богами, чудовищами и сновидениями пока за­

нимает воображение только одного старца и не­

скольких мечтательных молодых людей: я имею в

виду Гёте и вторую часть «Фауста» *, двух безум­

цев, Гёльдерлина * и Жерара де Нерваля *, а также

Мориса де Герена *, который в горячечном возбуж-

152

дении слышит, как мчится во весь опор кентавр.

Нельзя требовать того же от молодого доктора

права.

Можно представить себе, с каким любопытст­

вом я разбирала то место в письме к матери, где

говорится о вилле Адриана *, ныне потерявшей

свое очарование и испорченной чрезмерной ре­

ставрацией, а также статуями, найденными в раз­

ных местах и произвольно расположенными

вместе под подновленными портиками, не говоря

у ж е о закусочной и автостоянке, находящейся в

двух шагах от большой стены, рисованной Пира­

нези *. Мне жаль старой виллы графа Феде, такой,

какой я еще застала ее в юности: с длинной ал­

леей кипарисов, вытянувшихся, словно гвардей­

цы-преторианцы. Аллея неспешно вела в

молчаливое царство теней, где в апреле обычно

кричала кукушка, а в августе трещали цикады, но

где во время последнего моего посещения я глав­

ным образом слышала звуки транзисторов. Как

быстро заброшенные развалины, доступные ког­

да-то только нескольким отважным любителям —

чтобы вкусить волшебного одиночества, Пиранези

прорубал себе дорогу топором, — превратились в

место, привлекающее туристские экскурсии. Для

молодого путешественника в 1845 году вилла —

всего лишь огромный пустырь с разбросанными

по нему камнями. Великие античные историки, ко­

торых читал Мишель Шарль, жили до правления

Адриана. Мой дед, разумеется, не погружался в

пыль исторических хроник вроде «Истории Авгу-

153

стов» *, чтобы попытаться соединить разбросанные

кусочки мозаики и составить более полное и бо­

лее современное представление о тех, кто при­

зван был царствовать. Из учебников он мог узнать

всего-навсего, что Адриан путешествовал, покро­

вительствовал искусствам и воевал в Палестине, а

во «Всеобщей истории» Боссюэ сообщается, что

он «опозорил свое царствование отвратительными

любовными связями». Этого явно недостаточно,

чтобы удержать приличного молодого человека

среди обвалившихся арок мостов и оливковых де­

ревьев, которые ему совсем не нравятся. Он спе­

шит покинуть эти скучные места ради

украшенных лилиями фонтанов виллы д'Эсте и ее

садов, где можно вообразить себе красавиц, вни­

мающих кавалерам, играющим на лютне.

Молодой человек, приобщающийся к искусст­

ву, признается, что предпочитает художникам

скульпторов, возможно потому — хотя он и не

отдает себе в этом отчета, — что скульптура до­

ступнее для восприятия. В самом деле, он бродит

почти исключительно среди так называемых анти­

ков, то есть греко-римских или, в лучшем случае,

александрийских копий навсегда утраченных

оригиналов. В наши дни публика поостыла к

этим произведениям, считающимся холодными и

напыщенными, во всяком случае — вторичными.

Больше никто не ходит в Ватиканский музей, что­

бы перед статуей Аполлона Бельведерского по­

знать, что такое «возвышенное», или понять роль

эмоций в искусстве, стоя перед «Лаокооном»,

этой оперой в камне. Даже в области собственно

154

греческого искусства мода постепенно уходила в

глубь веков, от Венеры, привезенной с Милоса

тем самым адмиралом Дюмоном Дюрвилем, с ко­

торым Мишель Шарль едва не погиб вместе, от

женских фигур с корзинами на головах *, от эфе­

бов Парфенона к архаичным kouroi и kor'es 1, а от

них к геометрическим маскам Киклад *, предклас-

сическому варианту африканских масок. Чтобы

не сделать из Мишеля Шарля обывателя, каковым