Северные крестоносцы. Русь в борьбе за сферы влияния в Восточной Прибалтике XII–XIII вв. Том 1

Однако автор ЖАН сам указывал на источник своих сведений: «Си же вся слышах от господина своего великого князя Олександра и от инехъ, иже в то время обретошася в той сечи»[828]. Кроме того, он указал, что свое видение Пелгусий поведал только князю Александру Ярославичу, который попросил никому перед битвой не рассказывать о благоприятном предзнаменовании. Вполне можно допустить, что от князя автор Жития и услышал рассказ о Пелгусии. Перед пересказом легенды агиограф специально подчеркнул, что именно Александр Ярославич особенно почитал Бориса и Глеба:

«И поиде на ня въ день въскресениа, нуля въ 15, имеяше же веру велику къ святыма мученикома Борису и Глебу»[829].

Само содержание видения указывает на помощь святых именно князю Александру — «сроднику своему»:

«И яко же нача въсходити солнце, слыша шюмъ страшенъ по морю и виде насадъ единъ гребущь по морю, и посреди насада стояща святая мученика Бориса и Глебъ въ одеждах чръвленых, и веста рукы дръжаща на рамех. Гребци же седяху, акы мглою одеани. Рече Борисъ: «Брате Глебе, вели грести, да поможемь сроднику своему князю Александру». Видев же таковое видение и слышавъ таковый глас от мученику, стояше трепетенъ, дондеже насадъ отиде от очию его»[830].

Значение «борисоглебского мотива» в ЖАН не прояснено исследователями в достаточной мере. Отсыл к Новгороду, который указал В. Л. Янин, не выглядит убедительным. Во-первых, в середине XIII в. развитие Борисоглебского культа уверенно прослеживается не только в Новгороде, но, если не прежде всего, в Ростово-Суздальской земле[831]. Вполне вероятно, что это связано с преодолением чувства вины, которое испытывал князь Ярослав Всеволодович, не сумевший помочь брату — великому князю Юрию — в борьбе с монголами, ставший в глазах современников и потомков невольным виновником его гибели. На следующий год после смерти Юрия Ярослав проводит реконструкцию церкви Бориса и Глеба на княжеском дворе в фамильной вотчине в Кидекше и освящает храм 24 июля 1239 г.[832] Позднее — в 1253 г. — Борисоглебский храм был отремонтирован и заново освящен на княжеском дворе в Ростове[833]. В 1287 г. на его месте стали строить новое здание[834]. Создается впечатление, что в эти годы на Северо-Востоке Руси храмы с другим посвящением не строили и не поновляли[835]. Текст ЖАН может служить дополнительным примером особого отношения к св. мученикам Борису и Глебу в придворном Рождественском монастыре Владимира.

Во-вторых, для повествования о храбрецах также нет особой необходимости привлекать новгородский источник. Из шести упомянутых персонажей только три не связаны с княжеской дружиной[836], и только два названы новгородцами. Вторым упоминается далеко не рядовой участник сражения — Сбыслав Якунович, ставший в 1243 г. посадником и остававшийся на этом посту почти десять лет (до 1255 г. летопись посадников не упоминает)[837]. Считается, что впервые он упоминается в летописи в 1215 г. в составе сторонников князя Ярослава, которых тот забрал с собой из Новгорода в Торжок и, одарив, отпустил: «поимя съ собою Тврьдислава Михалковица, Микифора, Полюда, Сбыслава, Смена, Ольксу и много бояръ»[838]. В. Л. Янин утверждает, что речь идет о «прусах», боярах с Прусской улицы[839]. Упоминаемого «Олексу» ученый предложил считать отцом Гаврилы Олексина, который, таким образом, был тоже «прушанином»[840]. Рассмотрим ситуацию внимательно.