Северные крестоносцы. Русь в борьбе за сферы влияния в Восточной Прибалтике XII–XIII вв. Том 1

Оказавшись на новгородском столе, Мстислав продолжал блистать решительностью и инициативой также во внутренних делах. При нем произошла и смена посадников, и замена архиепископа, продолжалось активное строительство как в самом Новгороде, так и в пригородах, было совершено несколько удачных походов в Прибалтику. Мстислав всячески стремился уверить горожан в правильности их выбора. Этому должны были способствовать и строительные мероприятия, завершавшиеся пышными церемониями освящения, и длительные поездки князя по областным центрам, и реконструкция оборонительных сооружений на южных подступах к новгородской земле. Особое место в деятельности Мстислава Мстиславича занимали краткие победоносные походы в соседние земли Прибалтики, где он стал инициатором новой волны русской экспансии.

О событиях в Ливонии Мстислав мог быть достаточно подробно проинформирован еще находясь в Торопце, городе, расположенном в верховьях Даугавы (Западной Двины) и традиционно вовлеченном в пограничные конфликты соседних Полоцка, Смоленска, Пскова, а теперь и Литвы. Фактически первым мероприятием Мстислава в качестве новгородского князя было обновление крепостных стен соседних с Торопцом Великих Лук, а также административное реформирование пограничных земель. Еще в 1200 г. лучане самостоятельно совершали поход в Латгалию, то есть выступали почти самостоятельными участниками в борьбе за контроль над прибалтийскими землями[203]. Хотя, конечно, само возникновение их города (первое упоминание — в 1167 г.) было обусловлено его пограничным положением с Полоцким княжеством, в описываемое время все более подпадавшим под литовскую зависимость[204].

После перестройки оборонительных укреплений Великие Луки были объединены с Псковом под рукой одного князя — Мстиславова брата Владимира, который теперь выступал единственным ответственным за все южные (с Полоцком, Литвой) и западные (с Эстонией, Латгалией) рубежи Новгорода. Почти одновременно с этим происходит вполне условное, но заметное размежевание зон ответственности Новгорода и Пскова в Прибалтике. Новгороду отходят земли Северной Эстонии (Вирония), Води, Ижоры и Карелии. Области Южной Эстонии (Уганди, Вайга и отчасти Сакала) и Северной Латгалии (Талава, Атзеле) в связи с географической близостью оказались под преимущественным контролем Пскова, который в эти годы приобрел не только «элементы самостоятельности» в отношениях с Новгородом, но и собственного князя[205].

В общем и целом можно сказать, что значение Пскова и как административно-политического, и как военно-оборонительного, и как торгового центра начинает неизменно и неукоснительно расти именно в первые годы XIII в., что со всей очевидностью следует связать с колонизационным обустройством Прибалтики, превратившейся в короткие сроки из отсталого языческого захолустья в важнейшего транслятора западноевропейской торговой, церковной и военной активности. Выделение для Пскова отдельного князя следует связать уже с самым началом правления Мстислава Мстиславича в Новгороде[206]. Продолжением этих мер по обустройству границ явились и первые походы на чудь.

Если следовать логике летописного изложения, то еще в конце 1209 г. князь Мстислав совершил краткий рейд в эстонскую Виронию[207]:

«Ходи Мьстиславъ на Чюдь, рекомую Торму, с новгородци, и много полониша, а скота бещисла приведе»[208].

А через несколько месяцев, в начале 1210 г., князь Мстислав совершил тот самый знаменательный поход в Уганди, который и отметил в своей хронике Генрих Латвийский. Русские летописи повествуют о нем следующим образом:

«Потом же, на зиму, иде князь Мьстиславъ с новгородци на чюдьскыи город, рекомыи Медвѣжию голову, села их потрати; и приидоша под город, и поклонишася Чюдь князю, и дань на них взя; и приидоша вси здрави»[209].

В источнике нигде не отмечено крещение жителей Оденпе (Медвежьей головы). Для новгородцев это выглядело малозначимым фактом. Немцы же особо акцентировали на нем внимание. Мстислав, окрестив покорившихся эстов, поступил нестандартно, вопреки традиции, утверждаемой Полоцком. Это было замечено иноземцами и воспринято как вызов. Скорее всего, Мстислав сознательно поступал подобным образом: он крепил границы и использовал христианство в качестве дополнительной меры воздействия, собственно, как и немцы. Эксперимент, к сожалению, плодов не дал.

Генрих Латвийский в цитированном выше отрывке подчеркивал, что Мстислав пообещал прислать в Уганди православных священников, но не выполнил обещания:

«Впрочем, этого они [русские] так и не сделали, ибо (nam) жители Унгаунии позднее приняли священников от рижан и были крещены ими и причислены к рижской церкви»[210].