Северные крестоносцы. Русь в борьбе за сферы влияния в Восточной Прибалтике XII–XIII вв. Том 1

При сопоставлении с показаниями Галицко-Волынской летописи эти события относятся к началу 1237 г.[678], то есть непосредственно после того как осенью 1236 г. пришло известие о разгроме крестоносцев при Сауле. Указание летописи на то, что «придоша здравии вси», позволяет заключить, что речь идет о военном предприятии, в ходе которого возможны были потери. Упоминаются только три новгородских «вятших мужа» и 100 новоторжцев. Надо полагать, летопись просто не учитывала тех, кого князь привел из своих суздальских владений. Походу на Киев — далекому и рискованному предприятию — предшествовала и активная дипломатическая подготовка. Ярослав, очевидно, вступил в некие договоренности как с прежним киевским князем Владимиром Рюриковичем, так и с его союзником — тогда еще только волынским князем — Даниилом Романовичем. Только этим можно объяснить бескровный захват матери городов русских[679]. Подключение новгородско-переяславского князя к южнорусской междукняжеской борьбе было связано с попыткой киевско-волынского альянса (Владимира Рюриковича, Даниила и Василька Романовичей) дополнить свои силы в борьбе с черниговскими Ольговичами (Михаил Всеволодович и его сын Ростислав). Михаил Черниговский в эти годы захватил Галич и претендовал на Киев. Волынским князьям, измотанным многолетней борьбой за Галицию, нечего было ему предоставить. Они решили привлечь Ярослава, давнего противника Михаила Черниговского. Позарившись на старейший стол, переяславский князь прибыл на Днепр и тем самым вбил географический клин между владениями Ольговичей — Черниговом и Галичем. Более того, когда Ярослав двигался с войсками к Киеву, как сообщает источник В. Н. Татищева, он в очередной раз разорил Черниговщину и обложил ее данью:

«К Киеву идучи, область Черниговскую, где не было кому оборонять, разорил и, тяжкие окупы с городов взяв, пришел к Киеву»[680].

Можно сказать, что именно подготовка зимой 1236/37 г. к наступлению на Киев не позволила князю Ярославу принять участие в крестовом походе на Литву или просто отправить часть войск в помощь меченосцам. Уход на юг и передача власти в Новгороде молодому княжичу Александру привели также к тому, что в 1237 г. — в момент наибольшего ослабления немецкой власти в Ливонии — никаких русских вторжений в Прибалтику источники не фиксируют.

Исключением была Финляндия, на что указывает папская булла от 9 декабря 1237 г., которую мы уже упоминали. Она адресована главе шведской Церкви архиепископу Упсалы Ярлеру и представляет собой ответ на его послание папе Григорию IX. В переводе И. П. Шаскольского вступительная часть буллы гласит следующее:

«Как сообщают дошедшие до нас Ваши письма, народ, называемый тавастами, который когда-то трудом и заботами Вашими и Ваших предшественников был обращен в католическую веру, ныне стараниями врагов креста, своих близких соседей, снова обращен к заблуждению прежней веры и вместе с некоторыми варварами, и с помощью дьявола с корнем уничтожает молодое насаждение Церкви Божией в Тавастии»[681].

Папа разделяет по смыслу две группы противников христианизации тавастов (еми): это «враги креста», являющиеся «близкими соседями» тавастов, а также «некие варвары». Кандидатов на эти роли исследователи называют только двух — это русские (новгородцы) и их союзники карелы. По мнению И. П. Шаскольского, «враги креста», живущие по соседству, — это карелы, а «варвары» — новгородцы[682]. Имеются и другие версии соотношения виновных в проблемах католической христианизации Финляндии[683]. Однако вывод чаще всего остается неизменным — в 1236/37 г. в Тавастии было поднято восстание против шведской власти, и к этому были причастны новгородцы, то ли подстрекавшие емь к бунту, то ли проводившие православную проповедь. В. А. Кучкин считает, что русская активность в Финляндии связана с началом самостоятельной политической карьеры князя Александра Ярославича[684]. Однако наши расчеты показывают, что о самостоятельности княжича ранее 1237 г. говорить не приходится, а вот для его отца — Ярослава Всеволодовича — события в Финляндии представляли давний интерес. В 1228 г. емь была разгромлена ладожанами в Невской битве, после чего о русских вторжениях в Финляндию источники не упоминают. Власть шведских христианизаторов после этого должна была пустить глубокие корни в Тавастии. Однако булла 1237 г. говорит об обратном. Вероятно, обращению подверглись не все тавасты — оставались области на границе с Карелией (Саво), где сильно было влияние Православной Церкви[685]. Или же, как считал И. П. Шаскольский, тавасты благосклонно относились к шведам лишь до тех пор, пока те не стали вслед за христианской проповедью вводить феодальные порядки и насаждать власть колонистов[686].