Северные новеллы

Мать Машутки была чистокровной якутской кобылицей, а якутская порода лошадей отличается удивительным умом, редкой сообразительностью. Уж не связала ли Машутка все эти факты воедино и не сделала ли верный вывод? Очень может быть. Во всяком случае, Машутка поняла, что ждать людей на покинутой стоянке не следует, сюда они более не вернутся и что надо искать родной дом — конюшню в поселке. И она пересекла бывшую стоянку, маленькую таежную поляну, и углубилась в тайгу. Впереди ее ждала несказанно трудная дорога, точнее — бездорожье, раскинувшееся на четыреста восемьдесят километров, и каждый шаг домашнего животного в дикой, заселенной хищниками, лесотундре мог оказаться последним. Машутка сразу взяла нужное направление: в мозгу лошади был как бы вмонтирован компас, радарная установка. За сотни верст, как и голуби, эти животные безошибочно находят родные места и идут к ним по кратчайшей, прямой линии. Компас из живых клеток погнал Машутку строго на юго-восток. На другом конце громадной территории, на побережье холодного Берингова моря, находился поселок — жилище знакомых лошадей и людей.

IV

Камчатка, Камчатка... Вереница сопок, хребтов, долин, ущелий, и нет им ни конца ни края. Миллионы лет могучие силы сотрясали эту землю, равнины превратили в глубокие пропасти, раскололи, вздыбили сопки, усыпали все вокруг камнями, покрыли черным вулканическим пеплом. Кажется, здесь сам черт ногу сломит. Но и тут живет дикий зверь: медведь, сохатый, северный олень, песец, рысь, евражка. Приспособились. Передвигаются, конечно, не так резво, как по равнинной тайге, кормятся. А такой животине, как снежный баран, лучшего места и не надо. Скачет мячиком по выступам на вертикальных склонах скал, жует лишайники и мхи, гложет кустики карликовой ивы, и ни один враг, кроме человека на вертолете, ему не страшен.

И Машутка была неплохо приспособлена к трудным камчатским тропам, иначе б не жить ей на Севере, иначе б не брали лошадь геологи на сезонные работы в тайгу. Да вот беда: за полгода тяжкой службы у геологов сильно стерлись ее подковы, а с правого переднего копыта подкова вовсе отвалилась. А копыта у лошади мягкие, не то что сохатиные или оленьи. Поэтому на скользком месте ноги Машутки разъезжались, как у неуклюжей коровы, и она часто падала. Угодит нога между обледенелыми камнями, переломится под тяжестью падающего тела — пиши пропало. Хромая лошадь в глухой тайге сгинет.

Но ничто не могло остановить Машутку. Ни топкая, незатвердевшая марь, ни быстрая, сбивающая с ног река, ни крутые подъемы, ни стремительные спуски. Останавливалась она только для того, чтобы, по-оленьи рас- копытив снег, пожевать ягеля, мха, травы и немного передохнуть.

Днем ярко светило солнышко, пригревало кобылицу, а по ночам было уже морозно, и Машутка, по брюхо вымазанная ледяной болотной грязью, сильно мерзла. Ночью в зимнюю пору она привыкла стоять в нагретой дыханием и теплым навозом конюшне, а не бродить в тайге. Кроме того, Машутка не была чистокровной якутской лошадью, у которой шерсть густа и длинна, способна согреть животное даже в шестидесятиградусную стужу; отец, владимирский тяжеловоз, завезенный на Камчатку океаном, облачил дочь свою в не очень-то теплую шкуру. Правда, он передал ей рост и силу, этим не может похвастать низкорослая якутская порода, но неизвестно, что на Северной Камчатке зимою животному нужнее — сила или жаркая шуба?

У геологов Машутка делала тяжелую работу. Бородачи то и дело переходили с места на место, на новые точки, а без лошади такие переходы немыслимы. Многопудовые сумы вьючили на широкую спину кобылицы, увязывали ремнями. Сумы беспрестанно съезжали, твердые дубленые ремни до крови стирали шкуру. Попробуй-ка пройди с таким грузом по узкой звериной тропе, где и налегке недолго свернуть себе шею! Но раз люди приказывали, Машутка покорно шла. Бородачи любили лошадь, ласково называли ее работягой, часто угощали сахаром.

За полгода ни один не обидел, слова грубого не сказал. Злая гостья — жестокость — редко поселяется на стоянках таежных бродяг.