Северные новеллы

Я ожидал, что совин вспугнет бургомистра или поморника, но ошибся. Из гусиной колонии на голую, свободную от птиц тундру выбежал Жулик. В пасти у него бился гусенок. Живая добыча очень мешала ему бежать, лишила маневренности. Наконец песец расстался с гусенком: совин настигал грабителя. Некоторое время летящая птица догоняла Жулика, затем как бы в рывке спикировала и ударила его всем телом. Песец покатился по мху. Короткая схватка. В воздух полетели перья, клочья линялой шерсти. И вскоре, глубоко вонзив когти в тощие бока зверя, совин взлетел со своей живой ношей! Жулик громко кричал. Так кричит смертельно раненный заяц. А птица поднималась все выше и выше...

Я с замиранием сердца следил за необычным полетом. «Га-га! Га-га-га!..» — одобрительно, как мне показалось, кричали возбужденные гуси.

И вот совин над косой. Набрал еще большую высоту. И разжал когти. Песец, кувыркаясь, полетел на землю. Птица сбросила зверя очень расчетливо, с тем чтобы он упал не на песчаный пляж, а на камни.

Но на этом изуверская пытка не закончилась. Заметив, что Жулик не разбился насмерть, а зашевелился и пытается подняться, совин вновь ринулся в атаку. Опять подхватил песца и взмыл с ним в воздух. Но теперь он полетел р сторону океана. Птица сбросила свою жертву в ледяную воду в пятидесяти метрах от берега. Фонтан радужных брызг. И свинцовая рябь сомкнулась над нашим Жуликом.

Все произошло за считанные минуты, я не успел ничего предпринять. Да и что я мог сделать, чтобы спасти песца? Крылья человеку не даны...

Расстроенный, вернулся в палатку. Буровики спали, потрудившись на смене. Я разделся, забрался в спальный мешок. Сон все не шел. До боли было жаль Жулика. Привыкли к нему. Как привыкают к собаке.

Не помню, сколько я проворочался на нарах. Час, два ли часа. Приснился Жулик. Будто бы он не утонул, а барахтается в полынье, скулит, тявкает. Но я не могу помочь. Мечусь по косе, не решаясь проплыть разделяющие нас полсотни метров: ледяная вода тотчас сведет ноги судорогой... Я открыл глаза. Уставшие буровики громко храпели. И вдруг в эти звуки, как во сне, вклинилось слабое поскуливание. Я приподнялся на нарах. И даже вздрогнул: в палатке у входа лежал Жулик!

Четыре дня песец пролежал в палатке, отказывался принимать пищу, даже не пил. Беспокоясь, что он изойдет кровью, я наложил на страшные раны зверя пластырь. Мы ухаживали за ним, как за больным ребенком. Я взял грех на душу, загубил гусенка и провернул парное птичье мясо через мясорубку. Наконец-то зверь поел. И дело пошло на поправку.

Жулик исчез через несколько дней. Вернувшись со смены, мы не обнаружили его под нарами на оленьей подстилке. Обыскали всю округу. Зверь будто сквозь землю провалился.

Ближе к осени буровики перебазировались на противоположную оконечность острова, за сто десять километров. Здесь нам предстояло пробурить две скважины.

И каково же было наше удивление, когда в день приезда к нам в палатку заявился старый знакомый! На спине и боках у него были рубцы. Зверь был страшно голоден, потому что не жуя проглотил содержимое двух банок говяжьей тушенки. Он отощал еще больше.

Жилось здесь ему худо. В этих местах не было ни гусиных колоний, ни птичьего базара, лишь изредка встречались одиночные гнезда пернатых. Но, как мы поняли позже, уходить он отсюда не собирался. Жизнь ему была дороже обильной пищи.

Когда стало известно, что наш поисковый отряд вскоре перебросят на юг Камчатки, на побережье Первого Курильского пролива, я потерял покой. Там жили каланы, или морские выдры, или морские бобры,— существа, по рассказам, поразительные во всех отношениях. На Дальнем Востоке я встречал уссурийских тигров и белогрудых гималайских медведей, на острове Тюленьем, что неподалеку от Сахалина, наблюдал сивучей — морских львов и котиков, на острове Врангеля видел белых медведей, лахтаков — морских зайцев, моржей, овцебыков, арктическое чудо — розовую чайку. Когда Фритьоф Нансен повстречал во льдах эту редчайшую птицу, он от радости пустился в пляс, и товарищи великого полярника подумали, что их начальник свихнулся.

А вот каланов видеть не доводилось. И неудивительно. Во всем мире не найти пушного зверя с таким красивым, мягким, шелковистым и носким мехом. И таким баснословно дорогим. В начале века от полумиллионного стада осталось чуть больше полутора тысяч: на острове Медном, что на Командорах, на Курилах, на Южной Камчатке, на Аляске и Алеутских островах. Одумались люди, выдали зверю охранную грамоту... Сейчас их тысяч десять.

Наконец отъезд! За два часа вертолет перебросил отряд поисковиков из центра Камчатки на южную оконечность полуострова.

Дикие, первозданные места, еще не обжитые людьми. Сопки в яркой зелени стланика-кедрача с белыми прожилками каменных берез тянулись до самого горизонта. Нагие пепельно-коричневые скалы вертикальной стеною подступили к проливу. Вода пролива свинцовая; белогривые валы ударяли в береговой камень мощно и раскатисто.