Северный гамбит

— Никак нет, господин следователь, я был мобилизован по списку, сделанному немецкими оккупационными властями. И доставлен в казарму под конвоем немецких жандармов. После чего нас, оторвав от дома и семьи, уже почти не выпускали за забор. Четырехнедельный курс обучения, затем в эшелон, на пароход, и вот мы уже на фронте! Господин следователь, это было ужасно — ваши солдаты стреляли и кололи штыками даже тех из нас, кто уже поднял руки! Из-за этой проклятой формы, выглядевшей почти как у эсэс!

— Как любая иностранная часть, вы должны были пройти у немцев проверку кровью. Вы лично расстреливали наших, советских людей?

— Господин следователь, а что мне еще оставалось делать? Это было за неделю до нашей отправки на передовую. Наш взвод поставили строем, вывели каких-то двух человек в штатском и сказали, что это русские партизаны, приговоренные к смерти, и нам следует привести в исполнение. Если бы я отказался, меня бы отправили в немецкий концлагерь или даже поставили бы рядом с теми двоими, которых бы расстреляли всё равно! Правда, немецкий фельдфебель перед этим забирал у нас винтовки, и как нам сказали, у некоторых из нас заменял патроны на холостые. По давней европейской традиции, чтобы любой из нас мог успокоить себя надеждой, что не стал палачом. Все действие фотографировали, там был какой-то человек с «лейкой», но карточек никому не давали и даже не показывали. Зато объявили, что теперь русские в плен нас брать не будут: «Так что деритесь за Рейх и собственную жизнь!»

— Как выглядели казненные? Как они держались? Были ли на них следы пыток, избиений?

— Господин следователь, ну что можно увидеть с двадцати шагов? Шли они, по крайней мере, сами и на ногах держались. Даже как-то… ну, с равнодушием, что ли? Будто ждали: «Да скорее бы!» Сами встали туда, где им было указано. Мы по команде дали залп, они упали, и всё! Меня теперь расстреляют?

— Трибунал решит. Когда ваше дело будет рассмотрено и установлено, кем были те двое.

— Господин следователь, я больше ни разу не стрелял по русским! А когда мы сменяли на позициях немецкие части, от нас даже не скрывали, что бросили сюда на убой! Говорили: «Таллин был ваш город, вот и обороняйте свою землю сами, а нас ждет фатерлянд»! Мне повезло не быть на том злополучном конвое, который вы потопили, но мы понимали, что эвакуироваться нам не дадут, пароходов назад не будет! У нас не было выбора, ведь немцы стояли за спиной! Нас предупредили, что всякий отступающий без приказа или не в составе своего подразделения будет расстрелян на месте полевой жандармерией. А у любого, кто сам сдастся вам в плен, семья будет заключена в концлагерь.

— Продолжайте. Что было на фронте? В каких боях вы участвовали?

— Так не было боев, господин следователь! До того последнего… Пару — тройку дней было затишье, будто и войны нет. Мой друг Оскар высунулся осмотреться, он был всегда очень любопытен, и как раз собирался послать домой письмо: «Вот я уже на страшном русском фронте». И ваш снайпер убил его пулей в голову, это была первая смерть, какую я видел вблизи. Оскар был безобидным парнем, хотя и устрашающего вида: двухметрового роста и с огромными кулаками — но он никогда никому не делал зла, а в Оденсе у него остались жена и дочь.

— Однако он тоже стрелял в тех двоих? Значит, виновен. Если вы пришли на нашу землю с оружием, то невиноватых среди вас быть не может, разница лишь в степени вины… Расскажите об обстоятельствах вашего пленения.