Северный крест

Послѣ отъѣзда изъ Москвы я написалъ въ дневникѣ: «Мое пребываніе въ царствѣ компромисса, ариманической ненасытимости, королевствѣ кривыхъ зеркалъ и неизбывной темной перверсіи, въ одномъ перевертышѣ – гдѣ «слуги народа» лѣзутъ изъ кожи вонъ, чтобы быть какъ можно далѣе отъ народа, а самъ народъ былъ бы униженъ до извѣстнаго предѣла, и гдѣ вчерашніе совѣтскіе двоечники и гопники вдругъ стали отличниками и элитою, короче, ноли превратились въ единицъ, – въ столицѣ скверны, родинѣ ressentiment, гилетическомъ храмѣ и хламѣ, раззолоченной золотой клѣткѣ, испачканной нечистотами всѣхъ мастей и родовъ, узилищѣ создавшаго, тьмѣ незнанія, морокѣ отъ горизонта до горизонта – словомъ, въ безднѣ, кромѣшной тьмѣ и духовной ночи: въ отъ вѣка и до вѣка нищей Москвѣ (ибо что быть можетъ болѣе нищимъ, чѣмъ либо азіатски-дикая, либо нѣсколько болѣе культурная, но и болѣе трусливая мелкобуржуазность, космически-статусно-слѣпая и новодельно-пластмассово-цифровая) подошло къ концу – еще въ тѣ достопамятные годы, когда родилось мое Я; пребываніе въ Москвѣ моей плоти лишь нынѣ окончилось: въ Москвѣ, плотяно-вещно-матріархальной, напрочь и до бреда и до рѣзи въ глазахъ (для слабыхъ: до слезъ) овосточенной столицѣ ресентимента и – единовременно – «позитива» (зависитъ отъ кармана, который слѣдуетъ поскорѣе набить, чтобъ казался потолще, да держать навыпускъ: для вящихъ профитовъ. – Поистинѣ: "Счастье найдено нами", – стоятъ и моргаютъ ариманцы, примагниченные френдами-брендами-трендами и прочими "статусами" (короче: плотью подвигаясь къ плоти, пылью – къ пыли), не понимая остатками-останками недо-переваренныхъ недо-мозговъ: «позитивъ» не имѣетъ отношенія къ карману, карманъ не имѣетъ никакого отношенія къ счастью, а счастье – ко всему, что чего-то да стоитъ; въ сущности, слава, ея алканіе и стяжаніе, – и та выше)…въ Москвѣ, родинѣ гилетизма, послѣднихъ людей, матеріи, матери всего зримаго, изъ матки коей вылупляется-вываливается – по кругу, безконечно – скользкая, влажная, блестявая новорожденная матерія въ смерть именемъ жизнь. – Зрѣлище забавное, принуждающее презрительно улыбнуться, но надоѣдающее и дурнопахнущее (Москва какъ vagina князя міра сего, прыщъ на тверди земной, воронка и черная дыра, подобно губкѣ вбирающая въ себя всё худшее со всего міра и ото всѣхъ временъ), и въ своей надоѣдливости въ концѣ концовъ обкрадывающее странника и чужеземца, что въ поискахъ жемчужины (а никакъ не опарышей); впрочемъ, онъ и самъ – жемчужина (въ иномъ раскладѣ: бѣлая перчатка, брошенная въ лицо создавшему). Если ужъ матерія – къ матеріи, ариманцы – къ Ариману, однодневки – къ однодневному, эфемериды – эфемерно – къ эфемерному, то и, съ позволенія сказать, духъ – къ духу (не всё жъ игра въ одни ворота).

Московиты всѣхъ возрастовъ, половъ и кошельковъ, коимъ я всегда, въ сущности, былъ не по вкусу, какъ въ горлѣ кость (и съ иныхъ поръ желалъ быть ею), нѣкогда годились на роль шутовъ, подопытныхъ кроликовъ и на роль препоны, пробуждающей и побуждающей къ иной дѣятельности; но нынѣ они не годны и для сего – лишь смрадъ, лишь напрочь испорченный воздухъ; листья облетѣли и новыхъ не предвидится.

Я выжалъ изъ нея всё, что только можно было выжать, какъ выжимаютъ порою тѣ или иные прибытки изъ дурныхъ условій; но то дѣло сильныхъ; цѣною выступала – ни много ни мало – жизнь.

Выхожу не то изъ кельи, не то изъ крѣпости, находящейся въ осадномъ положеніи, изъ коей я отстрѣливался тысячью страницъ созданныхъ въ ней невозможныхъ произведеній, молнійно-лазурныхъ и багрянопылающихъ, но скорѣе изъ заброшенности въ самый тылъ врага, и выхожу я на свѣжій воздухъ заслуженнаго отдохновенія седьмого дня (длиною въ отмѣренные плоти сроки, короче, до конца жизни): въ Жизнь (въ московитскомъ раскладѣ: въ жизнь именемъ смерть)».