Северный крест

Много, много разъ рисковалъ М. своею жизнью, словно догадываясь о много болѣе поздней поговоркѣ «рискъ есть дѣло благородное». Такъ мнилъ М. Такого мнѣнія и я. Рискъ – volens-nolens – чреватъ либо гибелью, паденьемъ, ущербомъ, либо же, напротивъ, тріумфомъ, подъемомъ, побѣдой. Но сквозь рискъ, коимъ были отмѣчены многіе начинанія и дѣянія М., – бывшія или же могшія быть, – просвѣчивало презрѣніе къ жизни: къ «дольней жизни», какъ любилъ говаривать М. Едва ли можно сказать, что онъ дорожилъ послѣдней, цѣпляясь за нее всѣми правдами и неправдами на протяженіи почти всего своего существованья, какъ то дѣлаетъ всё живое, бытующее – будучи полоненнымъ матеріей, сѣю матерью всего зримаго, – какъ механизмъ, мнящій – случись ему имѣть возможность мнить, – что онъ работаетъ по собственной волѣ; или какъ пресловутый свободно-падающій камень, коему представляется – снова – случись ему имѣть мозги, – что онъ падаетъ свободно: по волѣ собственной.

М., приложившій всѣ усилія, дабы порвать съ создавшимъ, съ княземъ міра сего, напротивъ, дѣлалъ что дѣлалъ (а предъ каждымъ дѣяньемъ – думалъ) – свободнѣе, чѣмъ кто-либо, кого онъ видѣлъ и о комъ онъ слышалъ. Однакожъ – въ силу юныхъ годинъ – тяготился тѣмъ, что дѣять не могъ, будучи ввергнутымъ въ ту дарованную создателемъ оболочку – тѣло, – которая – какъ и у прочихъ – крайне ограничивала возможность воплощенія безкрайнихъ желаній и чаяній М. Казалось бы: такъ у всѣхъ, не только лишь у М. Ежель читатель такъ думаетъ, то мы бы посовѣтовали ему сравнить: желанія М. и желанія человѣка рядового: что здѣсь общаго? Мы затрудняемся найти хотя бы и тѣнь общаго – кромѣ той вышеупомянутой оболочки – межъ нимъ и сынами создателя. – Въ прекрасной и черной его главѣ – не болото и огнь коптящій, смрадный, но прекрасныя и черныя мысли, кои выше этого міра и законовъ его.

Мнится также: міръ – черезъ М. – возжелалъ, быть можетъ, въ своихъ высшихъ устремленьяхъ поднять себѣ планку, какъ принято выражаться: указать себѣ – впервые! – цѣль, болѣе высокую, чѣмъ онъ самъ есть, не принявъ въ расчетъ возможное своеволіе, дотолѣ не бывалое. Онъ, міръ, – отложивши мірское, – дѣялъ сіе и впослѣдствіи – чрезъ головы своихъ духовидцевъ, философовъ, пророковъ: влагая не то свои, т. е. міра, мысли въ головы лучшихъ урождавшихся въ мірѣ (часто – чѣмъ далѣе, тѣмъ болѣе – считавшихъ, однако, что то были ихъ мысли), не то, такъ сказать, приподымая ихъ – выше міра, самого себя, и возгоняя посредствомъ ихъ – и ихъ, лучшихъ урождавшихся въ мірѣ, и себя къ тому, что выше и міра, и ихъ – духовидцевъ, философовъ, пророковъ, – уводя, такимъ образомъ, если не всё бытіе, то краеугольную его часть, прочь отъ матеріи и ея царя Аримана, искушающаго хлѣбами земными, и отъ Іалдаваофа, царя Мы, искушающаго хлѣбами мнимо-небесными (но скорѣе: изсушающему: духъ, душу, тѣло), – къ Свѣтоносцу, впослѣдствіи очерненному подъяремными Іалдаваофа, къ царю Я, Гордости, достоинства, и къ Христу, царю Свѣта.

Словомъ, міру было угодно начать познавать себя, поручивъ самопознаніе лучшимъ изъ имъ рожденныхъ: для чего онъ – когда сквозь тьму и мглу создавшаго прорывалися въ міръ вѣянія иныхъ мировъ, – и породилъ человѣка иного; если человѣка обычнаго создалъ Іалдаваофъ, то до человѣка иного человѣкъ возгоняется милостью міра, когда ему, міру, потребно самопознаніе и когда онъ силенъ вырваться изъ-подъ – подъяремной! – опеки Іалдаваофа. Человѣкъ, быть можетъ, – не зерцало Вѣчности, коимъ она прихорашиваетъ самое себя для цѣлей неясныхъ, глядя черезъ него на самое себя, но ея пробный камень въ дѣлѣ обрѣтенія органа самопознанія. Или же не ея пробный камень, но природы; но какой природы? – Той, что отъ создавшаго, использующей иныхъ, лучшихъ, немногихъ какъ средство? или же самой природы, на мигъ очистившейся отъ путъ создателя: путъ, которыя, выдавая себя за путь, суть распутье, путы, распутица. – Сей вопросъ тщились рѣшить М. и Акеро, и надобно быть рѣдкимъ стервецомъ, дабы требовать отъ нихъ въ толь далекія отъ насъ времена отвѣта окончательнаго: его не стоитъ требовать и нынѣ. Однако – поверхъ милости міра – очевидно, большее дѣялъ для сего самъ возгоняющій себя, а міръ лишь боролся за право быть познаннымъ и, словно больной предъ докторомъ, подставлялъ свое тѣло врачу: къ М. пришла Дѣва, отверзшая ему очи, – потому, что онъ боролся: «Стучите – и отворятъ вамъ»: что здѣсь первично и главное – стукъ или отверзаніе? Мы склоняемся, что стукъ, выражаемый всею судьбою М.: недаромъ стукъ въ общеизвѣстной евангельской фразѣ стоитъ на первомъ мѣстѣ, опредѣляя собою, отворится ли дверь!