Северный крест

Этотъ варваръ, со всей силой своего генія, молодости, напора, – докажетъ, что роль Пушкина въ русской поэзіи кончена. И «прекрасная легенда» о великомъ русскомъ поэтѣ рухнетъ въ день, когда въ витринахъ книжныхъ магазиновъ появится его книга, статья, не знаю что» (Ивановъ Г. Почтовый ящикъ). – Въ самомъ дѣлѣ, кого еще боготворить, за кого цѣпляться, какъ не за Пушкина, если А.Бѣлый для Г. Иванова – геній-графоманъ, читать его творенія «трудно и непріятно изъ-за несносной манеры», воспоминанія Бѣлаго «правильнѣе было бы назвать «Почему изъ меня ничего не вышло» или въ этомъ родѣ», въ иныхъ твореніяхъ Бѣлаго «мы видимъ, «какъ дошелъ до жизни такой» Андрей Бѣлый. Видимъ, какъ прогрессировала въ нёмъ расхлябанность души и неврастенія, въ наши дни дошедшая въ книгахъ Бѣлаго до послѣдняго предѣла»; итогъ Иванова: «…этотъ знаменитый писатель блестяще подтверждаетъ печальную истину, что талантъ и графоманія – понятія, не исключающія другъ друга», – какъ черезъ страницу признается онъ въ уже упомянутомъ «Почтовомъ ящикѣ»: лишь расписавшись въ собственной срединности (чтобы не сказать – медноголовости) – психизме: Ивановъ – типическій казалось бы психикъ, но психикъ, колеблясь и сидя на двухъ стульяхъ, внемлетъ пневматическому, а Ивановъ – не въ силахъ.

Мои поэмы – не таковы: онѣ устремляютъ прочь отъ земного, онѣ возводятъ душу горѣ. Форма романная имъ едва ли не противопоказана. Именно поэтому (а не по какой иной причинѣ) онѣ суть поэмы въ прозѣ и могли бы быть драмами. О реализмѣ не можетъ быть и рѣчи: реальное здѣсь ирреально, ирреальное же реально. Я не желаю ни съ кѣмъ стоять рядомъ, мое Слово – не литература въ привычномъ смыслѣ, которая чѣмъ далѣе, тѣмъ болѣе деградируетъ. Романъ означаетъ: реализмъ, обиліе деталей и языкъ разслабленный. Поэма въ прозѣ – въ моемъ случаѣ – означаетъ: символизмъ, деталей порою намѣренно (а не вынужденно) мало, либо очень мало, детализируется только важное, а не всё, какъ въ романѣ, что предоставляетъ право читателю домысливать самому необходимыя ему для видѣнія картины живой подробности, и лишь 3 сюжетныя линіи: линія черни, линія Дворца и наслаивающаяся на нихъ линія М., главнаго героя первой поэмы. На сюжетъ, на (квази) – историческое – въ свою очередь – наслаивается метаисторическое, претворяющее предъ-исторію въ нѣчто болѣе важное и эпохальное, быть можетъ, и въ сравненіи и со всей послѣдующей исторіей! Рѣчь идетъ о метаисторіи, вплетенной въ лоно исторіи, гдѣ исторія не болѣе историческаго если не фона, то здѣшняго проявленія и отраженія метаисторіи. Критъ четырехтысячелетней давности здѣсь – поверхность, зеркало и фонъ; за завѣсою исторіи обнаруживаетъ себя метаисторія, коей угодно изливать самое себя въ исторію когда ей угодно. Именно поэтому Критъ узкихъ историческихъ рамокъ пріобрѣтаетъ смыслъ вселенскій, а точка на линіи исторіи – ежели она и остается точкой – претворяется во взрывъ сверхновой [звѣзды]. – Раннія минойскія времена становятся временами всего человѣчества: изъ временъ дробныхъ преходя въ самое Время. – Всегда были Имато, Касато, Ира, Атана и пр. – съ одной стороны, съ иной – Акай, Акеро и – парящій надо всѣмъ – М., возможный – отъ вѣка и до вѣка – въ каждый моментъ Времени, начиная съ описываемой эпохи… Summa summarum: Критъ здѣсь не только поверхность и фонъ, но и изначальная Тьма, гдѣ зарождается Свѣтъ. Иными словами, міръ здѣсь – своеобразный фонъ развертыванія божественныхъ энергій.