Северный крест

Въ еще большей мѣрѣ сатанистъ (люциферіанинъ) Ф.Сологубъ, «поэтъ Зла и Дьявола», воспѣвающій зло и смерть, пожалуй, если не единственный (акосмическимъ духомъ пропитаны многія творенія Блока), то главный акосмистъ Серебрянаго вѣка (но не сказать, что онъ въ полной мѣрѣ гностикъ, потому что съ гностицизмомъ въ его міровоззрѣніи сосѣдствуетъ многое, слишкомъ многое). Здѣсь уже перевертышъ: Богъ (творецъ міра сего) есть зло, а діаволъ, змій – добро и благо (здѣсь всё въ согласіи если не со всѣмъ гностицизмомъ, то съ офитской его частью); смерть, которая является зломъ для почти любого живого существа, – понимается какъ обладающая несравненною силою избавительница: отъ зла жизни, «бабищи румяной и дебелой»; наконецъ, Солнце, воспѣваемое всѣмъ сущимъ, предстаетъ зломъ: Змѣемъ (что далеко, какъ мы знаемъ, отъ гностицизма первыхъ вѣковъ, но, однако, близко, къ ученію катаровъ); впрочемъ, въ стихотвореніи «Я часть загадки разгадалъ…» воспѣвается въ полномъ согласіи съ офитскомъ ученіемъ Змѣй, искуситель Евы въ раю. Итакъ: діаволъ сильнѣе творца, смерть сильнѣе жизни, ночь блаженнѣе дня…

Вмѣстѣ съ тѣмъ въ иныхъ стихахъ – какъ исключеніе – воспѣвается Христосъ, его воскресеніе, крестныя его муки: проклятія Богу, четкое осознаніе его зломъ сосѣдствуютъ съ … молитвою къ Нему и даже желаньемъ идти стезями Распятаго, повторить крестную его жертву. Но по всей видимости, здѣсь противорѣчіе здѣсь мнимое и кажемое: Сологубъ и здѣсь въ полной мѣрѣ въ согласіи съ гностицизмомъ – Богъ Ветхаго Завѣта противополагается Христу.

Сологубъ – едва ли не самый гностически мыслящій и чувствующій нашъ писатель, который не вплетаетъ гносисъ въ свое творчество, используя его лишь какъ спецію, но безпримѣсный гносисъ (отъ гностицизма первыхъ вѣковъ всѣхъ направленій до «ересей» манихеевъ, катаровъ, богомиловъ) очень часто являетъ себя его творчествомъ, а гдѣ онъ не безпримѣсенъ, тамъ являетъ себя переосмысленіе поэтомъ гностическихъ мотивовъ (но не на мятущійся, идейно-суетливый, какъ слѣдствіе, потерянный и безсильный ладъ Мережковскаго), сосѣдствующихъ, однако, съ чистымъ сатанизмомъ и философіей пессимизма.

«Младшіе» символисты по части гностицизма не пошли за «старшими»: ихъ увлекъ В.Соловьевъ. Исключеніемъ сталъ лидеръ акмеизма Н.Гумилевъ, который именуется С.Слободнюкомъ «антисимволистомъ». Интересно люциферизмъ преломляется въ творчествѣ его: діаволъ уже отвѣтственъ за познаніе, онъ, по мѣткому слову С.Слободнюка, «влыдыка гнозиса», болѣе того «единственный обладатель» его; здѣсь уже нѣтъ равенства добра и зла, Бога и дьявола, двухъ истинъ Мережковскаго и Брюсова, потому рѣчь идетъ о «теодицеѣ наоборотъ»; дьяволъ надѣляется способностью къ творчеству, онъ – творецъ, созидатель; онъ не только разрушаетъ, но и зачинаетъ, и возрождаетъ. Словомъ, онъ единственный подлинный Богъ. Гумилевъ, извѣчный фрондеръ, созидаетъ новый образъ: «дьяволобога»; и образъ сей есть образъ синтетическій, вмѣщающій въ себя и Христа, и Антихриста въ нераздѣльномъ сліянномъ синтезѣ. Образъ этотъ въ высшей мѣрѣ мужественъ, ибо созданъ въ противовѣсъ «Вѣчной Женственности» символистовъ. Онъ являетъ себя, напримѣръ, въ «Открытіи Америки» фигурою Колумба или въ «стихотвореніи «Леонардъ» – героями, что при всей своей мощи скорѣе ужъ терпятъ фіаско, нежели побѣждаютъ, вѣдь дѣйствуютъ они въ мірѣ, коимъ правитъ иное, чуждое и враждебное имъ: злой христіанскій Богъ. Здѣсь явленный главными героями духъ Люцифера надѣляется такими – поверхъ прочихъ – атрибутами Бога, какъ мудрость, знаніе, стремленіе водворить порядокъ и благо, а не – забавляясь – творить хаосъ и злодѣйства; самъ же Люциферъ по мысли поэта пріидетъ послѣ, ему уготована побѣда и власть надъ всею землей, а пока въ мірѣ явленъ лишь «дьяволобогъ». Въ своихъ драматическихъ произведеніяхъ, какъ доказываетъ С.Слободнюкъ, «поэт создал мир, в котором отрицается существование добра, поскольку оно есть лишь проявление «силы» верховного («злого») существа»[120]. Но вмѣсто гностическихъ вѣяній у «старшихъ» символистовъ Гумилевъ используетъ враждебный гностицизму неоплатонизмъ.

Въ поэмѣ «Двѣнадцать» А.Блока – съ ея воспѣваніемъ глубокаго трагизма революціи, приводящаго къ очищенію, – изслѣдователи усматриваютъ если не безпримѣсный гностицизмъ, то совмѣщеніе ницшевскихъ идей съ софіанствомъ В.Соловьева и манихео-альбигойствомъ: прямымъ потомкомъ гностицизма. С.Слободнюкъ считаетъ, что зрѣлый Блокъ пошелъ дальше Мережковскаго, потому что указывалъ не на одинъ путь (плоти ли, духа ли), но на нѣкій слитый воедино, гдѣ Христосъ и Антихристъ сливаются другъ въ друга: вмѣсто «или-или» – «и-и».

Въ дальнѣйшемъ въ русской словесности тѣ или иные ростки гностицизма, но скорѣе нескрываемая мироотречность, жизнеотрицающее начало, акосмизмъ являли себя на свой ладъ въ «Аэлитѣ» А.Толстого, въ «Мы» Е. Замятина, въ «Пирамидѣ» Л. Леонова, а также въ «русскомъ рокѣ», въ первую очередь въ пѣсняхъ Е. Летова.

* * *