Северный крест

– Идемъ, браты, на людей вящихъ! По-иному запоютъ жрицы-то!

– Бей, говорю, утѣснителей!

– Заревыя слова, братъ!

Однако признаемъ: несмотря на многострастныя рѣчи, облакъ унынія и безсилья словно виталъ надъ головами. Но былъ онъ виденъ только Акаю.

Вдругъ иные изъ толпы увидали приближавшихся одѣянныхъ въ латы, немногихъ числомъ. Издали подошедшіе, мрѣя въ аэрѣ, крикнули властно:

– Именемъ царя Имато спрашиваемъ: кто дозволилъ собраніе, неугодное богамъ? Кто ищетъ Смерти?

Толпа молчала. Иные, стремясь быть незамѣченными, спѣшно убѣгали. Иные, напротивъ, сжимали кулаки или брали въ руки окрестные камни. Акай, оцѣнивъ положеніе, велегласно воскликнулъ:

– Не пужайтесь! Со зломъ борются не словами: мечами. Обрушимся же на нихъ лавиною!

Слышались возгласы ободренія:

– Да поразитъ ихъ молнія всеиспепеляющая!

– Да, мы бросили вызовъ Судьбѣ, – всё болѣе и болѣе воодушевлялся Акай, – мы выше Судьбы, намъ заповѣданной, они, они, ввергли насъ въ пучину горестей и бѣдъ.

– Да!

– Дѣло говоришь!

– Заревыя мысли сказываешь!

– Да родится возстаніе! – тихо и торжественно сказалъ Акай.

Его вопрошали:

– Что такое возстаніе?

– Война неимущихъ и голодныхъ противу имущихъ и сытыхъ, нищихъ противу богатыхъ, рабовъ противу господъ… – отвѣчалъ онъ съ достоинствомъ.

– Дѣло благое, отецъ! Заревое.

– Свергнемъ Имату, братья, и поставимъ своего царя. Чаю конца Иматѣ со слугами его. На одно бо солнце глядимъ, да не одно ѣдимъ.

– Кноссъ – сердце Крита, идемъ же на Кноссъ!

– Не сердце – утроба!

Начальникъ критскихъ братьевъ крикнулъ что есть мочи:

– Подлая чернь! Взбунтовавшаяся противу уставовъ божественныхъ. О низкія души!

А Акай тѣмъ временемъ грозно-громно возопилъ, властно оглядывая голытьбу, братьевъ-по-несчастью, и очи его сверкали недобрымъ огнемъ:

– Сорвемъ оковы – обрушимся же на братьевъ критскихъ: аки лавина съ горъ низвергается, такъ и намъ слѣдуетъ низвергнуть ихъ! Идемъ на нихъ!

Часть толпы – и впрямь – лавиною обрушилась на царскія войска, отчего послѣднія дрогнули и бѣжали, не прошло и десятой доли часа: казалось бы, побѣдой увѣнчалась гордая вылазка, однако возставшіе увидали, что спасшіеся бѣгствомъ были лишь передовымъ отрядомъ царскаго войска.

Акай свистнулъ и прорычалъ оглушительно:

– Эй, голытьба! Бѣжимъ, братья: недалече отъ горы Иды есть людъ лихой, туда сіи, – указывая на братьевъ критскихъ, – вовѣкъ не сунутся. Воля тамъ вольная, братцы. Всѣхъ обиженныхъ Судьбою – примемъ. Отсидимся да силы наберемъ. А послѣ – такою лисой по Криту пройдемъ – три года куры нестись не будутъ!

– Да, у Крита, когти, якъ у орла, – молвилъ кто-то, – бѣжать надобно.

– Недужится тебѣ, вотъ и бѣжать совѣтуешь! – говорилъ второй.

– Ой, братушки, что же съ нами будетъ теперя? Что жъ содѣяли, черти окаянные? – вопрошалъ третій. А четвертый добавилъ себѣ подъ носъ: «Быть было худу, да подкрасила встрѣча».

Акаю тѣмъ временемъ думалось: «Заступаютъ дѣла великія. Едва ль здѣсь и дюжина сыщется годныхъ для дѣла сего, но въ томъ дѣло, чтоб и ихъ ото сна пробудить; въ тайникахъ своей души я всё же лелѣю надежду».

– Здравься, Акай, и да покровительствуютъ тебѣ боги и всего пуще богини, во главѣ коихъ всеобщая Матерь, родительница всего сущаго, – сказалъ нѣкій молодецъ годами ни старъ, ни молодъ.

Акай какъ ни въ чёмъ ни бывало продолжалъ, словно говоря самъ съ собою, больше глядя въ никуда, под ноги, то возводя очи къ небесамъ, не смотря на толпу:

– Я бывалъ во многихъ странахъ: вездѣ есть законъ – лишь здѣсь его нѣтъ.

– Что есть законъ? – вопросилъ кто-то изъ толпы.

– То есть сводъ правилъ, что должно, а чего не должно, высѣченный на табличкахъ, неизмѣняемый. А Вы вѣдаете токмо глаголы царя и жрицъ завѣты и уставы божественные, – это законы ваши. Я пришелъ отмѣнить законы сіи и начертать иные.

Вдругъ возсталъ нѣкій богатырь, притворявшійся спавшимъ, и сказалъ:

– Помедли съ возстаньемъ, помедли, говорю. Скоро только блохъ ловятъ. Поторопитесь – попадете блохѣ на зубъ. И пропадете.

Толпа – соборно – вопросила:

– Чего медлить?

– О нетерпѣливые, вы не вѣдаете…не ходите на Иду-гору – богинь прогнѣваете! – отвѣтилъ онъ.

– Пустое сказываешь! Всё мы вѣдаемъ: зачнемъ! Блоха проскочила, столъ повалила.

Акаю про себя думалось: «Въ душахъ ихъ царствуетъ страхъ неистребимый, и покорность, и подъяремность».

* * *

Гора Ида была убѣжищемъ возставшихъ. Немногіе поначалу пошли за Акаемъ. Заря играла на снѣгахъ Иды-горы, вершина коей была вѣчно-одѣяна въ снѣжныя убранства – словно не было и нѣтъ безмѣрныхъ и безмирныхъ жаровъ въ раскаленныхъ низинахъ Крита. Природа даровала покой, и ощутительнымъ былъ хладъ вечнозаснѣженной горы.

Возставшіе знакомились между собою, называя другъ друга братьями. Братались. Часто слышны были такіе разговоры:

– А ты, братъ, хто? Вижу, всѣ тутъ полусвободные, простые люди. Я овцепасъ.

– Владычицы горшечникъ бывшій. Косой – имя мнѣ.

– А я, братъ, пахарь. Рябымъ звать меня.

– Мы – поставщики льна.

– А мы рабы царскіе. Убѣгли.

– Псарь.

– Строители кораблей! – крикнуло нѣсколько сидѣвшихъ поодаль.

– Рыбакъ я. Кривымъ прозванъ.

– А я, братъ, ремесленникъ. Прозвищемъ Рудый.